И. Ликстанов - Малышок

- Ай да мы! - воскликнул Миша, когда Костя сказал, что может сдать вторую группу инструкторов. - Шутки шутками, а мы уже так даем тару, что упаковщики помалкивают, не жалуются. Пойдем, сам увидишь!

В упаковочном цехе залежи готовых «катюш» сильно уменьшились. Тара, только что поданная на вагонетках, ждала загрузки.

Упаковщики работали без остановки: снимали ящики с вагонеток, развинчивали «катюши», приготовляли их к снаряжению и упаковывали. Все это они делали молча, понимая друг друга без слов.

- Эй, Мингарей, долго еще будете вагонетки держать? - спросил Миша. - Не справляетесь, так людей попросите… Соображать надо!

Бросив на него быстрый взгляд, Мингарей усмехнулся.

- Командовать пришел? - сказал он. - Не туда попал, Миша, имей в виду…

- Если сейчас заваливаетесь, что будет через неделю? - продолжал Миша. - Вот что меня интересует.

- А что будет через неделю? - сердито осведомился высокий и тонкий рабочий. - Чего пугаешь?

- Прижмут вас наши снайперы по-настоящему, - пообещал Миша. - Правда, Малышок? Вот кто тебе горячо сделает, Мингарей! Будете плакать от нашего Малышка…

- Мы плакать не будем, - сказал Мингарей и прищурился. - Мы, башка, вторую смену робим, чтобы больше «катюш» отправить, а нужно будет - и на третью смену останемся. Мы не плачем. Ты, Миша, нас твоим знаменитым Малышком не пугай. Мы тоже комсомольцы, мы не боимся.

Он деловито вывел гостей во двор, будто хотел что-то показать, закрыл цеховые ворота и припер их спиной.

- Ты не ходи к нам, - сказал он решительно; его лицо в дневном свете было очень сурово. - Давай тару и нас не трогай. Не бойся, мы справимся!

- Все равно пришлем буксир, - пообещал Миша. Мингарей ступил к нему и сжал кулаки.

- Ты пришлешь? - спросил он.

- Пришлем, не беспокойся. Не проси - сами догадаемся. Мингарей схватил горсть снега и съел его:

- Видел?

- Ну?

- Не справимся - пускай меня… пускай меня Гитлер всю жизнь снегом кормит!

- Ненормальный ты! Завалите филиал, вот я что говорю.

- Мы заваливали?! Заваливали мы?! - повторил Мингарей и задрожал. - Не ходи к нам с Малышком! Давай тару, давай много тары, а сам не ходи разговоры разговаривать. Зря время тратишь и мою бригаду дергаешь. Голова!

Когда за ним закрылись ворота, Миша сказал:

- Мы их потащили, а они сборку потащат… Конечно, упаковщикам трудно. У них сейчас комсомольское знамя филиала, они боятся его потерять. Мингарей гордый, и бригада у него хорошая. Но знамя мы отберем непременно. Вот какие дела пошли… А ты уезжать хочешь, чудак! Говори: уедешь?

Невыносимо тяжело стало Косте: неужели он оставит филиал, неужели он оставит Мишу, к которому так привык?

- Говори: да или нет? - настаивал Миша. - Может быть, передумаешь?

- Уеду… - почти сквозь слезы проговорил Костя. - А коли за станок не поставят… обратно приеду…

Он отвернулся, чтобы Миша не видел его лица.

Еще не проснувшись по-настоящему, посапывая и хмурясь, Костя одевался, а Миша делал последние наставления:

- Ботинки в белье положи; не растеряй. Ботинки отдай в ремонт. Вот кожа на подметки, возьми - она мне ни к чему. Как ты зарплату тратишь? На конфетки, наверное… Проси хозяйку молоко для тебя покупать, слышишь? Ножичек мой дарю тебе на память. И лыжи захвати. А теперь слушай: вот письмо. - И он протянул небольшой пакет, на котором было написано: «Тов. директору». - Это письмо от начальника филиала. Если все же решишь к нам перебраться, отдай письмо директору. Вчера я по телефону говорил о тебе с парторгом Цека Сергеем Степановичем Тагильцевым. Он обещал поддержать просьбу филиала… Все!…

Они позавтракали, вышли из дому и двинулись по узкой, извилистой тропинке среди молчаливых сосен. Много, очень много мог бы сказать Миша на прощание Косте - что привык к нему, что он заменил бы Косте старшего брата, - но он промолчал, так как чувствовал, что его друг и без того тяжело переживает грустную минуту.

У железнодорожной площадки филиала стояло несколько вагонов и шумно дышал паровоз, окутанный облаком плотного пара. Из одного вагона доносились голоса.

- Этот порожняк пойдет на завод за деталями. Ваши уже в вагоне, - сказал Миша, повернул Костю лицом к свету и обнял. - Прощай, друг! Если надумаешь к нам, я буду рад. А решишь остаться на заводе, работай, как на филиале работал! Всего!

Наклонившись, Миша быстро поцеловал его в щеку и заглянул в приоткрытую дверь вагона.

- Заводские, принимайте своего Малышка! - крикнул он. - Жаль отдавать, да ничего не поделаешь!

- Малышок, Малышок явился! - откликнулась Зиночка. В вагоне, тускло освещенном фонарем «летучая мышь», на

пустых ящиках сидели ребята и хлопали рука об руку, так как было холодно.

- А теперь споем «Катюшу», как ее на филиале поют, - предложила Зиночка. - Ребята, научим всех заводских комсомольцев петь «Катюшу» по-новому!

Тотчас же зазвенели голоса девчат. Все запели. Их поддержал паровозный гудок. Вагон вздрогнул, состав тронулся, и колеса на прощание торопливо сказали стрелкам: «Малышок, ток-ток, Малышок уехал».

- Ребята, помогли мы филиалу, не осрамились? - спросила Зиночка, когда песня кончилась. - Не стыдно возвращаться?

- Чего там стыдно! Конечно, помогли моржам-тюленям! - раздались голоса.

Паровоз затормозил, и вагоны, раскатившиеся под уклон, громко заскрипели колесами. Кто-то забарабанил в дверь и распорядился:

- Ребята, вылазьте! Состав на заводскую ветку идет, вас дальше не повезем!

Ребята горошком высыпались из вагона на промерзшие, звонкие доски железнодорожной площадки и, набирая снегу в валенки, побежали к заводу, огни которого блестели за сосновой рощей. Костя сразу узнал это место: здесь они собирали инструмент, здесь нашли «победит», вон там чернеет старый тополь. А где станки? Где станки-пришельцы? Где станки, которые, по словам старого мастера, не могли надеяться на пристанище? «Железный кустарник» бесследно исчез, будто лишь пригрезился Косте. Значит, город все же вывез эвакуированное оборудование.

До начала дневной смены оставалось не меньше часа, но в молодежном цехе, который работал в одну смену, уже горели все огни, и Костя сразу увидел, что цеховые проходы сузились, появилась новая, четвертая линия станков. Она еще не вся вступила в строй. Несколько станков только что попали с мороза в тепло и обросли пушистым инеем, но иней уже таял, тут и там обнажился черный влажный металл.

Кто-то прикоснулся к плечу Кости. Это был Герасим Иванович Бабин.

- Вернулся, Малышок? - сказал старик. - Вот и славно…

Не было ничего странного в том, что мастер уже в цехе. Он обычно приходил на работу пораньше, но Костю удивило то, что Герасим Иванович как будто стал меньше, похудел, сгорбился.