Эмма Выгодская - Пламя гнева

Тогда Эдвард начал искать разгадки другими путями.

В пристройке на пустыре жила служанка прежнего ассистент-резидента, метиска Кадат. С позволения Эдварда, она осталась доживать свой век в маленькой бамбуковой пристройке за домом. Метиска могла знать больше, чем другие. Эдвард позвал Кадат к себе. Едва он заговорил о Ван-Гейме, у старухи затряслись тёмные ревматические руки. Она ничего не знает, ничего не видела!..

— Ты должна мне сказать, старая, — настаивал Эдвард.

Метиска ничего не говорила. Эдвард видел только расширенные от страха глаза на жёлтом сморщенном лице. Ему стало совестно: зачем он её мучает? Больная старуха, — более ничего. Что она могла знать?..

Но кто же другой мог знать, если не она? Ван-Гейм доверял ей, он брал лекарство только из её рук, перед смертью он просил, чтобы метиску не гнали из дому. Старуха должна знать! Эдвард снова звал её к себе. Он расспрашивал, просил, умолял. Но старуха тряслась, кланялась, складывала руки, делала «сумба» и ничего не говорила.

Маленький Эдвард откопал в земле толстого красного червяка и шевелил его палочкой:

— Ползи, ползи!..

Червяк не хотел ползти; он тыкался головой в разрытую землю, он хотел домой.

Зелёная змейка обвилась вокруг кривого ствола карликового дерева — маленькая смирная змейка рисовых полей. Эду не боялся змейки: она не трогала людей.

— Шшш, — подразнил её Эду.

Змейка уползла в траву. Эдвард побежал за ней.

— Эду! Сюда, Эду!.. Не уходи никуда!

Эвердина сидела в саду с шитьём. Она ни на минуту не отпускала сына от себя:

— Сиди здесь, Эду. Играй с кошкой!

Здесь, на крохотном цветнике у веранды, было безопасно. Бамбуковый домик старой метиски Кадат прислонился к изгороди со стороны пустыря. Высокий забор защищал их от пыли проезжей дороги и от взглядов прохожих.

Эду не боялся солнца, — часами играл в саду в одной лёгкой шапочке и синих штанишках. И кошка Минтье подолгу играла с ним, не боясь жары, точно и она родилась в Индии.

— Играй здесь, Эду, подле меня!

Они с трудом достали европейскую кошку. Эвердина терпеть не могла яванских, — они были дики, серы, кусались; вместо хвоста у них торчал какой-то короткий безобразный обрубок. Ван-Хемерт привёз ей из Батавии, вместе с печеньем и кубиками для Эду, белую амстердамскую Минтье, учёную и ласковую, с длинной пушистой шерстью.

Эду обнимал кошку обеими руками. Минтье покорно мяукала.

— Жарко, пить хочу, — сказал мальчик. — И Минтье хочет.

— Погодите, сейчас я принесу вам молока!

Эвердина пошла в комнату.

— Погоди, Минтье, сейчас нам обоим принесут молока! — объяснил кошке мальчик.

Но Минтье вдруг, точно почуяв что-то, вся взъерошилась, дыбом выгнулась у Эду в руках и прыгнула в кусты.

— Куда ты, Минтье? Мама не позволила!

Минтье не слушала. Эду бросился за ней.

Он успел взять её на руки, но Минтье отчаянно рвалась и царапалась. Тут Эду увидел: в густой траве у забора стояла другая кошка, худая, дикая. Глаза у ней сверкали, как две жёлтые пуговицы.

«Фррр!..» — Минтье зашипела и вырвалась из рук Эду. Обе кошки встали друг против друга.

«Фррр!..» — изящно изогнувшись, Минтье легонько шлёпнула дикую лапой по голове.

«Гррр!» — задрав обрубок короткого хвоста, дикая кошка бешено наскочила на Минтье.

Минтье стала боком и изогнула шею. Она ещё, кажется, готова была поиграть, но дикая впилась ей в ухо с ужасным рычаньем. Белая шёрстка Минтье полетела над травой.

— Минтье!.. Минтье!..

Минтье погибала. Дикая рвала ей спину, кусалась, терзала лапами. «Гррр!..»

— Минтье!.. Минтье!.. — уже плакал Эду.

— Сюда, Кьяссу!

Дикую кошку позвали из-за зелёной изгородки. Значит, она была не дикая. Она была чья-то.

— Кьяссу, сюда!..

Дикая оторвалась от Минтье, неохотно оглянулась и побежала к изгороди.

По ту сторону, прижав носы к бамбуковым колышкам, стояли двое незнакомых детей, мальчик и девочка, оба коричневые.

Девочка была большая; ей было лет десять. Длинный синий саронг закрывал почти до пят её босые ноги. Мальчик был поменьше, худенький и тёмный, на тонких слабых ногах. На нём была только жёлтая узорчатая тряпка, подхваченная пояском у бёдер.

— Кто ты? — спросил Эду у мальчика.

Мальчик дрожал от страха. Он не отвечал.

— А ты?

— Дакунти, — шёпотом ответила девочка. У неё были чёрные блестящие волосы, стянутые в узел, как у взрослой женщины.

— Ваша кошка сильней нашей! — сказал Эду.

Дети молча кивнули.

— Идите к нам играть! — предложил Эду.

Дети глядели на него испуганными тёмными глазами и молчали. Они ещё никогда не видели таких детей. У этого мальчика были мягкие, как молодой мох, светлые волосы и лицо белое, как кость. Он, кажется, нисколько не стыдился того, что зубы у него не подпилены и не вычернены, как у них. Он улыбался, показывая ровные зубы, белые, как у собаки. Дакунти схватила брата за руку.

— Уйдём! — сказала Дакунти.

— Эду! — раздалось вдруг совсем близко от них. — Где ты, Эду?

Дакунти с мальчиком разом упали в траву, точно потонули.

— Эду!.. Где же ты?.. — Эвердина бежала вдоль изгороди. — Почему ты ушёл?

— Это Минтье, — сказал Эду. — Я за ней побежал.

Минтье давно уползла под веранду зализывать раны.

— Ты с кем-то разговаривал, Эду? Кто здесь был?

— Дети, — сказал Эду.

— Какие дети? — встревожилась Эвердина.

— Коричневые, сказал Эду.

Эвердина потащила Эду к дому.

— Никуда не ходи от меня, Эду! — сказала Эвердина. — Не то я больше не пущу тебя в сад.

Эвердина потеряла покой. Какие-то люди ходили вокруг дома. Но Эдварду она решила пока ничего не говорить.

Он и без того был так неспокоен и грустен все последние дни.

Эдвард терял надежду. Бумаги Ван-Гейма издевались над ним: они загадывали загадку, но не давали к ней ключа. «Надо ехать в дессу, — решил, наконец, Эдвард, — надо расспросить ту смелую девчонку, Аймат-Си-Кете. Может быть, она скажет о радже больше, чем другие».

Эдвард проехал длинной бамбуковой улицей. Десса была пуста. По сторонам стояли одинаковые лёгкие домики. Крыши из листьев водяной пальмы, разворошённые частыми ливнями, протекали во многих местах. К каждому дому был пристроен открытый с трёх сторон навес, веранда на ветхих столбиках. В тёмных контурах из бамбука и прутьев на циновках копошились тихие, совершенно голые дети.

Как найти хижину Мамака? Она ничем не отличалась от других нищих хижин.

Эдвард осмотрелся. У одной хижины, прислонясь к бамбуковой подпорке, сидел крестьянин. Кожа у него была светлее обычного, почти светло-золотистая, какая бывает у панкерана, сына китайца и яванки. Красный пояс был намотан на его тощем, почти голом теле. Все рёбра, туго обтянутые сухой кожей, можно было пересчитать над поясом. Солнце било человеку в закрытые глаза, он тихонько покачивался из стороны в сторону и что-то бормотал про себя.