Людмила Стрелкова - Эмоциональный букварь от Ах до ай-яй-Яй

— Ребята, запомните, пожалуйста, днём я буду куклой Натали, чтобы не испугать ваших родителей, а вечерами мы будем вдыхать чудесные духи и благодаря им путешествовать во времени и пространстве, даже в искажённом пространстве.

— Какое ещё искажённое? — удивился Миша.

— А вы смотрели когда-нибудь в кривые зеркала, бывали в комнате смеха, Мишель? Это нечто похожее, только корёжится пространство и люди тоже, которые там живут, — пыталась объяснить Натали.

Даша почти ничего не понимала, но ей нравилось, как Натали двигается, взмахивает ручкой, говорит что-то очень умное.

— Ах, господа, как хочется хоть на немножко оказаться в моём родном доме в Петербурге недалеко от Мариинского театра, — мечтательно пролепетала Натали. И вдруг глаза её вспыхнули голубым сиянием. — А ведь это возможно. Что же мы зря тратим время на пустые разговоры. Мишель, будьте любезны, откройте, пожалуйста, флакончик с духами. Но умоляю, осторожней.

Ребята открыли флакончик и по очереди понюхали. Тонкий благородный запах как бы раздвинул стены детской, пол под ногами заскользил и превратился в сверкающую картину: на переплетения орнамента из цветов и геометрических фигур, выложенных маленькими паркетинами, было страшно наступить — вдруг разрушишь! По ослепительно белому потолку порхали амурчики из гипса, стены отливали шёлком.

Дверь без скрипа отворилась и в комнату заглянула румяная, нарядная девушка в кружевном фартучке.

— Ах, Натали, вы ещё не готовы и ваши гости тоже? Маменька будут сердиться, — прямо-таки пропела она, и, казалось, что она не отчитывает Натали, а просто восхищается её нерасторопностью, так нежен был её голосок.

— Это принцесса? — деловито поинтересовался Миша, ему хотелось продемонстрировать свою осведомлённость.

Натали засмеялась — как будто зазвенели серебряные колокольчики:

— Это наша горничная Анюта. Видно, все собираются в Оперу.

— Куд-ку-у-да? — потрясённо протянул Миша.

Даша резко дёрнула его за рукав:

— Не куд-кудакай! Что ты, дикарь что ли?!

Миша прикусил язык. Старинная девчонка начинала ему порядком надоедать.

— Надо жить проще, — изрёк он, подняв палец.

— Дурак, — зашипела на него Даша, — всё равно ты не похож на папу, хоть и говоришь, как он.

Миша незаметно ткнул Дашу в бок. Девочка взвизгнула и хотела ответить брату той же любезностью. Но их поторопила Натали.

— Скорей, господа, в Оперу нельзя опаздывать. Мы пропустим увертюру, — на ходу шептала Натали.

В комнате было полно детей. Они быстро облачались в красивые наряды. Даже самые крошечные мальчики натягивали на пухлые ручки перчатки. А Миша сразу запутался в кружевах, жабо, панталонах и прочей чепухе. Но ему очень быстро и ловко помогала Анюта. Одновременно она одёргивала сзади платье на Дашеньке.

— Вот теперь всё в порядке. Господа, осмотрите себя в зеркала, ничего не забыли? — весело спросила Анюта.

Все спустились шелестящей толпой по широкой мраморной лестнице. Внизу их ожидала дама, нарядная и красивая, как фея.

— Это наша maman, — прошептала Натали на ухо Даше, весело блестя глазами и как бы проверяя впечатление, произведённое на детей прекрасной феей.

— Дорогие дети, добрый вечер! Мы рады вас видеть, — как музыкальный инструмент зазвучал голос прекрасной феи.

— Добрый вечер. Добрый вечер, дорогая мама! — со всех сторон закричали дети. Но хоть они и закричали громко и радостно, гвалта и галдежа не получилось. Это просто озадачило Мишу. Он ухмыльнулся про себя: «Вот если бы у нас в группе сразу заорало столько детей! Может быть, потому что не по-русски кричат?» — предположил Миша.

— Вы знаете французский? — поинтересовалась у наших путешественников во времени Натали.

— Ты что, спятила? Мы же ещё не учимся в школе. Кто же нас научит? — насмешливо щурясь, спрашивал Миша у смеющейся Натали. И тут Дашка его ущипнула. Только он круто повернулся к сестре, чтобы восстановить справедливость, как к нему вежливо обратился трёхлетний карапуз:

— Laissez passer, s’il vous plait, Michel, [2] Пропустите, пожалуйста, меня, Миша (фр.) — прокартавил малыш.

У Миши чуть глаза не полопались от удивления; он просто поперхнулся словами, только поэтому Дашке её выходка сошла с рук.

Даже внизу, в вестибюле царил тонкий, благородный запах знакомых духов. Он делал голоса тише и музыкальнее, взгляды и улыбки — мягче и доброжелательнее. Даже почему-то захотелось всех любить и всеми восхищаться.

Вдруг кто-то громко прыснул. Конечно же, это — Миша. Даша строго посмотрела на брата.

— Дашка, это дурацкое жабэ щекотает мне шею.

Было видно, что он сейчас начнёт неприлично хохотать. Даша похолодела.

— Не жабэ, а жабо, дурак. И не щекотает, а щекочет. И замолкни, наконец, — учила Даша брата вежливости.

Дети и взрослые не слышали (или делали вид, что не слышали) перепалку между братом и сестрой. Все закутались в шубы и расселись в три кареты.

Ехали по вечернему Петербургу… За окном кареты падал снег. Едва заметно раскачивались фонари. У театра было уже много карет, из них выходили дети и взрослые. Постоянно открывались двери и из театра вырывался яркий золотистый свет сотен свечей…

Все чинно расселись в ложе. Девочки достали веера и стали обмахиваться ими, как настоящие дамы. Никто не кидал на пол бумажки от конфет и печенья. В огромном зале стоял ровный радостный гул, и вдруг всё стихло.

Оркестр заиграл увертюру.

— Это вступление к опере. В нём рассказывается о том, что будет во всей опере, — очень тихо объяснила Мише и Даше сидящая рядом в ложе Натали.

Миша с Дашей стали ждать, что сейчас кто-то выйдет на сцену и начнёт рассказывать содержание оперы. Хоть немножко будет повеселей. Но звучала музыка и всё.

— Когда расскажут-то? — довольно громко спросил у Натали Миша. Несколько голов сразу повернулись к мальчику. Глаза смотрели строго, но не очень.

— Что это они? — удивился Миша. — Ведь ничего ещё не началось! Натали приложила свой тоненький розовый пальчик к смеющимся губам.

— Тише, — прошелестел её голосок. — Мишель, никто рассказывать словами не будет, увертюра рассказывает звуками. Слушай, всё же понятно.

Миша возмутился про себя, но на этот раз промолчал. «Эта девчонка всё время меня учит…» Но всё-таки стал вслушиваться в звуки. Они ему почему-то ни о чём не рассказывали. Просто звучали себе и звучали — то редкие и прозрачные, то целой радостной или печальной толпой и очень густые, насыщенные. Что-то стало пробиваться сквозь эти звуки к сердцу мальчика: чьи-то страдания и радости, чья-то боль и чей-то смех, но тут Миша положил голову на бархатную загородку ложи, рядом с театральным биноклем, незаметно прикрыл глаза и погрузился в сладкий сон.