Нора Аргунова - Не бойся, это я ! (рассказы)

Щенок бежит, болтаются длинные уши, вот заметил Дельфу, поскакал неуклюжим галопом. Он приближается к ней со спины, даже её больных глаз ему не видно. Подлетел. Она только скосила зрачки, и он с ходу, как, бывало, бросался на неё, плюхнулся на землю и ползёт к ней.

Издали, весь вытянувшись в струнку, высовывая длинный красный язык, он пытается лизнуть её в морду. Она смотрит мимо. Он опрокидывается перед ней животом кверху, вскакивает и подпрыгивает, виляет, лёжа на боку. И даже до сих пор, спустя многие годы, я вижу на солнечной траве ярко-рыжего щенка и молодое просиявшее мамино лицо...

ФИТИЛЬ

Кошка вывела котят в тёмном подполе избы. Они вылезали через продушины, играли на солнце, однако люди могли смотреть на них только издали. Малейший шорох - и вся тройка скрывалась в своём логове.

На зиму хозяева забивали продухи в фундаменте, чтобы от дождей и снега под избой не заводилась сырость. Стояла осень, хозяйская дочь с детьми собралась домой - она жила в городе. Перед отъездом пробовали выловить котят, но безуспешно. И городские отбыли, прихватив с собой кошку, уверенные, что без матери котята выйдут сами.

А котята, осиротев, стали ещё осторожнее. Старики хозяева не кормили их. Кое-кто из соседей подливал молока в консервную банку. Видели, как появляются котята, озираясь, принюхиваясь, и как лакают, насторожённые, готовые мгновенно исчезнуть.

Зачастили дожди, пора было заканчивать подготовку к зиме, а один ход под избой всё не могли законопатить. На котят началась облава. Выманивая их, ставили еду, сторожили у лаза. Мёрзли, чертыхались, кляли безмозглое зверьё, но продолжали охоту, и двоих удалось поймать.

Оставался последний, самый дикий. До сих пор никто не слышал его, теперь он начал кричать. Сутки напролёт, с редкими перерывами, неслось из-под избы пронзительное мяуканье. Иногда он высовывался - и его голос слушала вся улица.

Не только ребятишки - взрослые занятые люди заговорили о котёнке. Он досаждал своими воплями, а ни вытащить его, ни заставить замолчать было невозможно. Замуровать живую душу ни у кого не поднималась рука. И многие считали, что делать ничего не надо. Котёнок порченый, никакая сила его к людям не пригонит, а холод и одиночество обязательно скоро доконают.

Я жила по соседству. В ту зиму мне удалось вырваться из города, чтобы поработать в тишине; я уехала в Листвянку и поселилась у Шлыковых. У них имелась свободная комната, "парадная". Обычно она стояла пустая и в ней гремел репродуктор. Но если выключить радио, "парадная" хороша была для работы. Хороша, пока рядом не объявился тот оголтелый кот. Окна "парадной" выходили в сторону дома, под которым он жил.

Пришлось мне обойти соседей, просить, чтобы с завтрашнего дня его никто не кормил.

Котёнок весь день орал до хрипоты, однако уговор соблюдался. Но вечером, когда я шла из кино, вышмыгнула прямо на меня из калитки согбенная старушечья фигурка. Я узнала нашу, шлыковскую бабку.

- Вы чего туда? - спросила я, разглядев у неё в руке пустую банку.

- Жрать ведь хочет, - виновато пояснила старуха.

Пришлось начинать сначала. На вторые сутки котёнок замолчал. В тот день вместо дождя повалил к вечеру снег. Потом ни дождя, ни снега - тишь.

Я соображала, сколько времени котёнок может обойтись без еды. Прислушивалась. Охота у меня была назначена на завтра, но кот почему-то молчал, а ночью, объявили по радио, ожидалось минус пять.

Наконец я не выдержала. Мелко нарезала сырое мясо. Оделась, замоталась платком.

Холодная пыль - не то дождик, не то мелкая крупка - леденила лицо. Далеко в глубь продушины я положила крошку мяса - по усам помазать. Столько же прилепила на краю, у самого выхода. Куски побольше бросила на землю. Пододвинула заготовленный кирпич - затыкать продух. И застыла на своём посту.

Ничего, ни звука не раздавалось под избой, а я чувствовала, что котёнок рядом. Не в дальних углах подвала - рядом. Уже и руки, которые не сообразила сразу спрятать в карманы, у меня закоченели, и через подошвы резиновых сапог начал проникать холод. Котёнок находился тут, живой, насторожённый, я его чувствовала, а положение не менялось.

Наконец едва уловимо ворохнулось у моих ног, и понеслось истерическое мяуканье. Что лежало внутри, котёнок, должно быть, слизнул, что на земле тоже разглядел. И человека он учуял. Слышно было, как он отбегал, с криком рыская под домом. Но запах, от которого котёнок ополоумел, шёл из одного места, и он возвращался к продушине. Я знала, что минута приближается, и в который-то раз мысленно отрабатывала движение: наклон - схватить кирпич, вдвинуть в дыру... А котёнок всё вопил, и голова его высовывалась из дыры и втягивалась как заводная.

И вот он выскочил. Кинулся было обратно - я успела заставить продух. Он метнулся, исчез. Я побежала, крадучись. Заглянула за угол. Котёнок сидел там, вжимаясь в стену, - шевелящееся смутное пятно. Я ринулась к нему, он обогнул дом. И я следом. Мы кружили, мы двадцать, может, тридцать раз обежали избу.

Котёнок взлетел на крыльцо. Раскинув руки, я надвигалась, и уже близко был одичало взъерошенный комок. Я упала на него, он прошипел мне в самое лицо и растворился во тьме.

Надо было унять дрожь в руках, остановиться и подумать. Отогнать бы его от дома. На акацию, что растёт у окна. Летом котята, бывало, забирались на куст, он этот куст знает.

И я отогнала. А как, какие применяла манёвры, не могла после вспомнить. Помнила, что под конец котёнок влез на толстую ветку, я медленно подошла, сняла его - и в руках очутился не кот, а мышь какая-то, настолько мелок оказался герой, взбаламутивший целую улицу.

У Шлыковых поднялись с постелей, будто серьёзное случилось. Котёнок, серый в тёмную полоску, не царапался, не вырывался - окаменел у меня на ладони. Лапы прижаты к белому животу, синие глаза не мигают. Лежит на спине. Тронули его пальцем - завалился на бок, как неживой. Попытались отогнуть лапы - они не поддаются. Будто судорога его схватила. Старик Шлыков отрезал мяса, поднёс к кошачьему носу - никакого впечатления.

- Сдохнет, фитиль, - сказал старик.

Жалея, начали гладить котёнка. И он вдруг расправился, встал. Ему гладили левый бок - он подавался влево, гладили с другой стороны подавался вправо. Он выгибал спину, еле удерживался под рукой на своих некрепких лапах и мурчал громко, неистово, булькал с присвистом, как закипевший самовар. Быстро же пробудилась в зверёныше вековая привычка к человеку!

Спустили его на пол, придвинули молоко, отступили - и словно подменили котёнка. Он затравленно огляделся, побежал, залез под диван, его там едва разыскали. И с трудом оторвали: он цеплялся за пружины, шипел. Посадили на колени, погладили - он поднялся, лёг, опять поднялся. Он переворачивался с боку на бок и на спину, лизал руку, которая его гладила, лизал самого себя и урчал, урчал.