Димитр Гулев - Большая игра

Светлоглазая, как Андро, с поднятыми уголками миндалевидных глаз и с черными как смоль волосами, Лина казалась еще тоньше и выше в своей темно-синей школьной форме. Она уходила из дома в обед, возвращалась к вечеру и на их перекрестке почти не появлялась. Свою черную кожаную сумку она носила не в одной руке, а держала сразу обеими, как будто ей тяжело, и Крум знал: сумка набита учебниками, тетрадками, книгами и всякими девчачьими штучками, она и вправду тяжелая.

Кончились летние каникулы, когда семиклассники то целые дни проводили вместе, то расставались на две, три, четыре недели. Теперь они снова ходят в школу и все идет по заведенному порядку. Крум учился в первую смену. Придя домой, он обедал и сразу же после того, как Здравка отправлялась в школу, садился за уроки. Пока задавали немного, и, если сейчас не запускать, потом, осенью, когда заданий на дом прибавится, будет легче с ними управляться. Крум занимался старательно, вникал в прошлогодний материал, листал новые учебники, вчитываясь в то, что предстояло изучать. Многое казалось ему интересным, манило, он погружался в неповторимое, ни с чем не сравнимое состояние, когда ты еще не настолько взрослый, чтобы на тебя легли неотложные заботы и обязанности, но и не настолько мал, чтобы не чувствовать, как растешь с каждым днем, с каждым новым уроком, и не испытывать приятного волнения от того, что открывается мир…

— Крум, сынок, ты разве не пойдешь гулять?

Бабушка стояла в дверях комнаты, выходящей окнами во двор, и ласково смотрела на него.

Городской шум оставался где-то наверху, а во дворе, за фасадами домов, было тихо и уютно. Слева на оконных стеклах алеет долгий осенний закат, и вместе со светом уходящего дня что-то теплое, знакомое проникает в тесное пространство между домами, и кажется, что дома приближаются друг к другу в предвечернем покое.

Бабушка что-то спросила?

Крум поднял голову.

Он зачитался, на этот раз учебником физики: не оторвешься от всех этих формул. И вдруг в ушах зазвучал тромбон Андро, а перед глазами мелькнула Лина со своей сумкой, которую она сжимала обеими руками. Такая знакомая и в то же время совсем незнакомая — без привычной школьной сумки, в туфлях на высоких каблуках, с зачесанными кверху черными блестящими волосами. Такой увидел ее Крум, когда она шла по вечерней улице рядом со стройным парнем — тем самым, кого Паскал назвал братом.

И что сейчас для него важнее?

Физика с ее законами и формулами? Лина?

Как поразила она Крума и походкой, и зачесанными кверху волосами, и ухажером!

Или бабушка, стоящая в дверях с блюдечком золотистого, еще теплого варенья из айвы, сладковатым запахом которого пропитался весь дом?

— Поешь! Попробуй!

Крум взглянул на часы на этажерке с книгами.

Скоро половина пятого.

Андро уже давно съел бутерброд с маслом и чебрецом и сейчас, наверно, занят своим тромбоном.

Спас, конечно, уже во дворе, гоняет в футбол.

— Не хочется.

— Попробуй, попробуй! — уговаривает бабушка. — Это же не еда. Только попробуй.

Крум зачерпнул ложечку варенья, вдохнул густой, теплый аромат айвы.

— Вкусно!

— Была бы Здравка дома, давно уж облизала бы блюдечко.

— Оставь ей.

— Я оставила. Пенки.

— Она любит варенье.

— Она все любит, — вздохнула бабушка. — Глазами любит.

— Как это глазами? — спросил Крум, закрыв учебник и положив его на правый угол стола, на аккуратную стопку аккуратно обернутых учебников и тетрадок. На левом углу Здравка держала свои учебники, тоже заботливо обернутые Крумом. — Как это глазами, бабушка? — повторил Крум, поняв, что она говорит не только про Здравку.

— Да так… — Бабушка провела ложечкой по густому, золотистому варенью, осевшему на дно мелкой тарелки. — Большинство людей так любит, глазами. Увидят что-нибудь, и все. Вынь да положь! А по сути им совсем это ни к чему.

— А как же еще можно увидеть это что-нибудь, — Крум подчеркнул последнее слово, — если не глазами?

И вдруг понял, что он любит разговаривать с бабушкой, когда они одни. В такие минуты она становится немножко другой и разговаривает с ним, как со взрослым. Получается, что бабушка вроде расспрашивает Крума об уроках, о товарищах, а чувствуется: мысленно она далеко-далеко, в тех годах, когда отец Крума был еще мальчиком, а может, еще дальше — в юных годах самой бабушки и деда, которого Крум знал только по фотографиям в старых альбомах с толстыми переплетами.

— Ну, иди же погуляй, поиграй, — повторила бабушка. — Игра — это ведь тоже ученье.

— Ну вот, ты всегда так: начнешь и не договариваешь!

— Что тебе сказать… Сердцем должен видеть человек! Глаза и хорошее, и плохое видят со стороны. Снаружи. Только сердце человека чувствует, что добро, а что зло.

Крум понял: пока бабушка варила в кухне варенье и от медного таза с булькающим желе шел пар, она думала о чем-то своем, о чем он ничегошеньки не знает и даже не подозревает, но что странно переплетается с его сегодняшними мыслями и даже вносит в них ясность.

— А хорошее варенье мы тоже сердцем чувствуем? — Крум вдруг развеселился и решил сбить бабушку с толку.

— Варенье для еды. А человек и варенью, и обеду тоже радуется. И набрасывается на еду, даже если не голоден.

— Это обжоры. Как Иванчо, — вставил Крум.

Ему вдруг пришло кое-что на ум, от чего он хотел бы избавиться, чтобы не выдать свое волнение перед бабушкой.

— У Иванчо хороший аппетит, потому и ест. А вот наша Здравка на все набрасывается: попробует то, попробует это, все хочет отведать, хоть ей это и не нужно.

— Вырастет, — успокоил ее Крум, — и даже диету будет соблюдать.

— Вырастет, — согласилась бабушка, едва заметно улыбнувшись тонкими бледными губами. — Но запомни, что я тебе скажу: чему человек научится, пока маленький, то с ним навсегда останется, таким и вырастет.

— Да ты философ, бабушка! — засмеялся Крум. — И маленькой тоже была философом?

— Конечно, — ответила бабушка. — А разве иначе выросли бы у меня такие внуки, как ты и Здравка?

— Только тогда ты была маленьким философом, а теперь…На языке вертелось: «Большой философ», но он понимал, что это прозвучит насмешкой.

— А сейчас старый, — договорила за него бабушка. — Старая у тебя бабушка. Ну, иди погуляй. В играх тоже растет человек. А растешь, значит, ума набираешься.

— Я возьму велосипед.

— Бери.

В темной прихожей за входной дверью у стены поблескивали спицами и рулями, звонками и рамами два велосипеда: Здравкин — белый и его — оранжевый.

— Бабушка! — Крум нажал звонок оранжевого велосипеда, и бабушка выглянула из кухни. — Бабушка! — Крум поколебался. — Я глупый, да?