Димитр Гулев - Большая игра

— Ну, вот и все! Готово! — удивленно проговорил Иванчо, с невинным видом разглядывая доски, точно сломал их кто-то другой. — Вот уж теперь отец расшумится!

То, что отец Иванчо станет ворчать и в ближайшую субботу снова примется чинить забор, было настолько в порядке вещей, что мальчики снова принялись за игру, а Спас взял мяч. Он то ловко подбрасывал его ногой, то отбивал головой.

— Ну, вы идете? — спросил он Крума и Яни, не отрывая глаз от мяча.

Крум обернулся к Яни:

— Тебе хочется погонять мяч?

Яни безучастно пожал плечами. Он во всем следовал Круму и сейчас, как обычно, ждал, что тот решит. Конечно, можно и мяч погонять. А велосипеды оставить в стороне, у стены, чтобы какой-нибудь нечаянный удар не попортил спицы.

Но Круму играть не хотелось. Он все еще не мог отделаться от своих мыслей, все ощущал во рту сладкий и липкий запах айвового варенья. Смутное беспокойство и волнение не покидало его, а потому ему не сиделось на месте. А что может быть в таком случае проще, если у тебя есть велосипед? Знай себе крути педали. Монотонно шуршат шины, проносятся мимо машины, сверкает во всем своем осеннем великолепии заходящее солнце, а рядом молча крутит педали Яни и, как это бывает только у настоящих друзей, не стесняет его ни своим молчанием, ни говорливостью.

— Поехали!

Мальчики въехали на холм. Огляделись. С минуту постояли неподвижно, прислушиваясь к мерным ударам мяча, — Спас подкидывал мяч ногой, потом отбивал головой, снова ногой, снова головой. Слышалось недовольное ворчание Иванчо из-за сломанного забора, визг и крики малышей, возившихся со стеклянными шариками. Можно ехать куда глаза глядят, все улицы принадлежат им, и, как только Крум дал сигнал — нажал на звонок — и поехал вниз по улице, Яни быстрее завертел педалями, стараясь не отставать от товарища.

Не было поблизости ни лугов, ни лесов, до горы Витоши добраться нелегко, а мальчикам так хотелось побродить на просторе!

В маленьком скверике поставили скамейки, оградили газон, насыпали песок в песочницы, и в скверик стали приходить в основном женщины с малышами. Пенсионеры тоже целыми днями сидели в сквере со своими авоськами. И матери из-за своих отпрысков, а тем более старики не выносили громких мальчишеских криков, не говоря уж об их веселых играх.

Стало быть, мальчикам оставались тесные дворики, уличные тротуары, запруженные машинами проспекты, пустырь да школьный двор — правда, просторный, но заасфальтированный до самого забора, без единого деревца или кустика. Здесь можно было играть и в футбол, и во что угодно, но мальчиков не тянуло туда — какая там игра! Терялось ощущение свободы, охватывала какая-то скованность, точно просто продолжалась большая перемена…

Яни никогда не спрашивал, куда они направляются, поэтому Крум мог спокойно крутись педали и не оглядываться. Время от времени он слышал тихое шуршание шин за собой, ощущал присутствие друга — Яни неукоснительно следовал за ним.

Как только мальчики миновали узкие, сравнительно тихие улицы, где чувствовали себя хозяевами, Крум подался вправо. Ехали у самого края тротуара, а машины, поравнявшись с мальчиками, уносились вперед. Каждое неосторожное движение влево было рискованно: если даже зажатый потоком машин водитель заметит их вовремя, ему едва ли успеть свернуть в сторону. Если Здравка каталась вместе с ними, Крум никогда не ездил сюда и не разрешал ей выезжать на проспект. Договорились раз и навсегда: хочется поиграть в школьном дворе — слезай с велосипеда, пройди пешком опасную зону проспекта и по мостику, тоже пешком, толкая велосипед перед собой, перейди на другую сторону.

Школьный двор иногда все же манил, просторный и безопасный, особенно к вечеру, когда расходились по домам младшие школьники и никто не мешал, делай что хочешь: повороты, восьмерки, зигзаги — любые выкрутасы. Собиралась целая команда мальчиков, у всех «балканы» — и совсем новенькие, и видавшие виды. Кое-кто мог похвастаться французскими, английскими и итальянскими великами, но таких было немного, и они не возбуждали зависти то ли потому, что владельцы «балканов» были более дерзкими и искусными велосипедистами, то ли потому, что всякие гам задаваки и пижоны, как выражался Иванчо, вообще не очень-то имели здесь вес.

Собирались и девочки, и мальчики, приходили зрители с соседних улиц полюбоваться искусством своих товарищей и время от времени тоже сделать на велосипеде круг-другой.

Более скромное место во дворе занимали обладатели роликовых коньков, по-своему не менее искусные, чем велосипедисты. То стремительное, то медленное и равномерное жужжание роликов неизменно носилось над двором, сдавленным с одной стороны фасадом школы, с другой — жилыми домами.

Издали вся эта шумная вереница походила на пеструю карусель. Порой жильцы возмущались шумом и жаловались и школу, но директор школы, энергичная женщина, долгие годы работавшая учителем, неизменно отвечала: «Двор для детей, двор для игры! Где им еще поиграть, если не здесь!» И сразу пресекала все жалобы и объяснения.

Сейчас Крум, как обычно, направился к школьному двору. Недалеко от большого моста, по которому тянулись бесконечные потоки автомобилей, троллейбусов и трамваев, Крум свернул влево, к крайней полоске шоссе. Он сделал предупредительный знак левой рукой, и водители дали им с Яни возможность спокойно проехать.

На мосту они слезли с велосипедов. Прошли сквозь густое скопление автомобилей и только на другом берегу реки снова сели на велосипеды. Невдалеке, по направлению к центру города, бросалось в глаза старое здание райсовета. Стены здания недавно покрасили в светло-желтый цвет, колонны и оконные карнизы — в коричневый, и на фоне унылых соседних зданий дом этот привлекал глаз. Только ли глаз? Или сердце тоже? «Главное, сердце», — частенько говорила бабушка Здравка.

«Но почему я точно в первый раз его вижу?» — подумалось Круму.

Здание было совсем недалеко от перекрестка и их пустыря, и Крум не раз слышал от бабушки о своем деде, печатнике с белыми усами и тонким благородным лицом, но никогда еще не переступал порога райсовета. В его сознании мемориальная мраморная доска на доме никогда не связывалась ни с ним самим, ни со Здравкой, ни даже с бабушкой. Крум знал, что память о деде — неделимая часть жизни их семьи, его самого. Не зря ведь его часто зовут внуком Крума Бочева, а Здравку — внучкой Крума Бочева. Ну и что из этого? Крума, признаться, это мало волновало.

До сегодняшнего дня, до этой минуты.

Но почему?

Может, и вправду увидел старый дом не глазами, а сердцем?

— Ты всегда смотришь на этот дом, когда мы проезжаем мимо, — сказал Яни, замедляя ход.