Симон Соловейчик - Ватага «Семь ветров»

На этом месте своих рассуждений Гена чуть не плакал — он вообще был слезлив, чем доводил Костю до исступления. Балаболка! Костя хватал узкую тахту, на которой обычно возлежал Гена, и тащил ее вместе с братом из комнаты в гостиную — не будет он с ним в одной комнате!

Костя молча вытаскивал его, разворачивая тяжелую тахту, а брат хихикал, кривлялся:

— Ту-ту! Поезд едет, рельсы гнутся… Ту-ту-у!

Но не может же он брата из дома выгнать! Он и руку на него никогда не поднимал, и не дрались они никогда — пять лет разницы. Гена богом был для него раньше, и, когда брат выходил поиграть с ними, с малышами, таксе счастье было! Такой визг стоял! Гена играл с ними в войну, совал головой в сугроб — терпи, говорил, три минуты! Это называлось у них «партизанская клятва». И всем мальчишкам во дворе он давал звания. Никто не оспаривал этого его права! Кому капитана присвоит, кому лейтенанта, а Костю он сделал младшим сержантом. Сколько ни просил Костя, сколько ни плакал, так его Гена в звании не повысил, так он и вырос в звании младшего сержанта среди капитанов, лейтенантов, полковников… И даже один адмирал во дворе у них был.

Звание адмирала Гена присвоил себе.

Когда Костя пришел домой и протянул брату подписанное директором заявление, Гена был слегка пьян.

— Та-ак, — протянул он, внимательнейшим образом изучив заявление и резолюцию. Делать ему было нечего, денег у него не было, и он был рад случаю позубоскалить. — А и сила у тебя. Костыль… Другой бы недели пороги оббивал, а тут раз-раз — и готова бумажечка… Могла бы и печать приложить… Пожалела на тебя печати…

Костя молчал.

— Значит, всей семьей на один завод? — продолжал Гена, возвращая бумагу с подчеркнутым к ней уважением. — Династия Костроминых? Учти, вся слава основателю династии, а мы с тобой на семейной фотографии сбоку…

— Люди не гордые, можем и сбоку, — сдерживая себя, сказал Костя.

Гена, старший его брат, сел и, кажется, на миг отрезвел.

Поступок Кости произвел на него впечатление.

— А ты уверен, Костыль, что ты меня воспитывать должен, а не я тебя? Я ведь за тебя отвечаю, я старший… Вот сиди, слушай, я с тобой беседу проведу… Давно собирался… Ты посмотри — такой лоб здоровый, а чем ты занимаешься? Да от тебя девки должны стонать по всем Семи ветрам, у тебя корешей должна быть целая орава, ты всеми тут командовать должен. Ты же Костромин! Ты на меня не смотри, я свое возьму! Я свое в жизни возьму! Со мной-то как раз все в порядке! А ты? С недомерками этими возишься? Ты посмотри, как люди живут, Костыль! Что ты порядки взялся комиссарские устраивать? Поздно! Опоздал, Костя! Кто ты там, я уж и забыл — сержант? Младший сержант?

— Младший, — улыбнулся Костя. — Повысил бы, товарищ адмирал, а? Очередное званьице… — Костя так обрадовался, что Гена вспомнил про их игры! Да ведь можно же с ним договориться, он чувствует! Костя тем и славится, что любого уговорить может, он Прошу чуть не уговорил с парашютом прыгнуть, он с милицией общий язык сразу находит, а родного брата, да еще такого доброго, такого близкого — не уговорит?

— Не-ет, — покачал головой Гена. — Еще послужи, младший сержант… Еще ты не показал усердия… Там, у них, ты, может, маршал. А по нашему счету — младший сержант, вот тебе красная цена. Жить не умеешь. Вон у нас комсорг в цеху освобожденный — так ему за это ставку инженера платят. А ты за что стараешься? За так? Смотри, еще и разжалую!

— Ты скажи конкретно: пойдешь в вечернюю? — начал терять терпение Костя. — Пойдешь? Я тебя спрашиваю!

— А пошел ты! — пробурчал брат, лег на тахту и отвернулся к стене.

Костя рывком повернул его:

— Пойдешь?

Гена стряхнул с себя руки Кости.

— Что это тебя — не учили в школе комсомольского актива? Убеж-де-ни-ем надо действовать! А не силой… Силой каждый дурак может… А ты убеждай меня! Убеждай! — повторял Гена, отвернувшись к стене.

Костя понял отца, понял, как это бывает, когда сглатываешь комок в горле.

А к вечеру пришла мама с работы, и Гена, выспавшийся и совсем протрезвевший, стал просить у матери пятерку или хоть трешку. Он был изобретателен, как все Костромины, он говорил матери, что она должна ему дать денег, потому что из-за него все ее жалеют, а если бы не он, то кто, бы и пожалел ее? Он угрожал, что пойдет воровать, сумочки у бедных женщин отнимать — за трояк!

— И вот будет суд, и кого же осудят? Тебя, мамуля, за то, что ты пожалела трояк родному сыну и тем самым, — ораторствовал Гена, — толкнула сына на преступление!

Костя вышел из другой комнаты, попросил:

— Отстань от матери.

— А у тебя есть трояк? Нет? Ну так и закрой дверь!

Он продолжал свои речи и, наконец, схватил мать за руку. Мама закричала. Костя бросился на него…

Он был сильнее Гены, но и сейчас не мог его ударить, а только пытался скрутить, свалить, сам не зная зачем и что будет дальше. Мама кричала, зажимая себе рот, с ужасом глядя на дерущихся сыновей, и не знала, кого ей больше жалеть: несчастного старшего или несчастного младшего…

А Геннадий старался как можно больнее и сильнее ударить брата, вымещая на нем всю злобу, застоявшуюся в руках и ногах, потому что ни один человек на свете больше не позволил бы Гене бить себя, а ему очень хотелось кого-нибудь избить. Наконец Косте удалось обхватить его и с силой прижать руки, — но с Геной случилась истерика, он порывался кусаться, плевал, изрыгал ругательства, не стесняясь матери…

Костя умирал от стыда. Одно только чувство владело им: стыд, стыд, стыд! Ну когда же это кончится? И как это кончится? Безмерный, невыносимый стыд… Он отпускал брата — и тот сразу же бросался на него с кулаками, разбил Косте губу, подбил глаз, и сто раз поднимал Костя руку, чтобы ответить ему, но рука бессильно опускалась… Стыдно было Косте, все стыдно, так что когда в дверь позвонили и мама открыла, обрадованная, и оказалось, что это Керунда, то Костя закричал:

— Уходи! Уходи, тебе говорят!

Чуть бедная Клава не получила всего того, что причиталось старшему брату Кости, потому что, вообще-то говоря, Костя был не из тех, кто легко сдерживает себя, хотя в это и трудно будет поверить после только что описанной сцены.

Да ведь и Клава Киреева была не из тех, кого можно выставить за дверь! Мигом увидав, что здесь идут привычные ей «кровавые бои», и вовсе не считая семейный скандал и драку чем-то постыдным, не понимая, чего это Костя кричит ей: «Уйди!» — вместо того чтобы обрадоваться помощи, Керунда не только не ушла, а еще и бросилась с кулаками же на Гену и успокоила его в один миг, одним движением! Это она умела: при виде ее самые пьяные парни быстро трезвели, перепуганные таким напором.

— Мы у Алексея Алексеевича все, — сказала Клава, победоносно окончив кампанию. — Придешь?