Владимир Киселев - Девочка и птицелет

Тем временем мы приготовили прибор для перегонки осколков чернильного прибора в полиметилметакрилат. Для этого мы соединили колбу из жаростойкого стекла с холодильником, который приготовили из коробки из-под ботинок. В эту коробку мы сложили сухой лед. Холодильник стеклянной трубкой мы связали с конденсатором - широкогорлой бутылкой из-под молока.

Шерсть, древесина, хлопок, каучук, смолы - не так уж много полимеров создала природа. Химики сделали намного больше. Я очень люблю читать романы и всякие другие книги, на мне кажется, что интереснее всего читать самый обыкновенный учебник химии. Вот есть такой замечательный рассказ - не помню, какого писателя, - который называется "Золотой жук". Там человек находит записку, написанную непонятными знаками, но постепенно он расшифровывает каждый знак и всю записку и благодаря этому находит клад. Но в химии на каждой странице приходится примерно таким же образом расшифровывать формулы, определять в веществе каждую молекулу, каждый атом, а клад можно найти более ценный, чем нашли в этом рассказе.

Мне не хотелось уходить, но нужно было еще готовить с Колей уроки, а потом идти в цирк, и я сказала, что мне пора домой. И только после этого решила заговорить о том, что собиралась сказать вот уже несколько дней.

- Нам надо взять в нашу компанию Колю, - сказала я твердо.

- А ты что, его адвокат? - спросил Витя.

- Нет, не адвокат... Но Лену мы взяли.

- Лена - другое дело, - отрезал Витя. - А Коля пусть сначала химию подучит, чтоб хоть тройки были. А то он до сих пор не знает, как отличить кислород от водорода или как определить, кислота это или щелочь. А я это уже в первом классе знал или, может быть, еще в детском саду.

Витя, конечно, здорово знает химию, но и хвастается он тоже здорово.

- Почему ты говорил, что мы все вопросы будем решать коллективно, а сам всем распоряжаешься один? - спросила я. - А как ты, Сережа, смотришь, если Коля будет с нами?

Сережа помялся и сказал довольно решительно, что Коля нам пригодится, особенно учитывая, что Петькина компания решила переловить нас всех поодиночке и как следует вздуть.

- А ты, Женька?

- Женька у нас еще не имеет права голоса, - вмешался Витя.

Но обиженный Женька ответил ему:

- Я был против, а теперь я назло тоже скажу "за".

А Лена, хотя я к ней не обращалась, сказала, что она согласна с Витей, что Коля должен сначала подтянуться по химии.

- И вообще, - сказал Витя, - этому Галеге головной мозг попался случайно, он бы мог вполне обойтись спинным...

Я очень разозлилась и ушла. Дома я уже застала Колю. Мама пока использовала его физическую силу - он укреплял над окном карниз с чистыми занавесками.

Мы сели за уроки.

- Послушай, Коля, - сказала я. - А что, если тебе в самом деле хоть раз вызубрить уроки на память? Чтоб отвечать, не сбиваясь, как автомат... Это только для начала, а потом не нужно будет зубрить.

- Хорошо, - согласился Коля не слишком радостно и посмотрел на меня как-то странно.

Последнее время он иногда смотрит на меня так странно - глаза у него тогда бывают грустные и какие-то преданные. Я не хочу его обидеть даже про себя, но какие-то собачьи глаза. И мне, когда он так смотрит, очень хочется погладить его по голове. Черт его знает, что такое!

Учить на память - это, оказалось, хорошая мысль, только для Коли, а не для меня. У него, оказалось, очень сильная зрительная память - прочитает страницу и как будто сфотографировал то, что прочел. Вот, например, выучив страничку учебника, он сразу мог сказать, что написано в третьей строчке, а что на восьмой строчке. В общем, я поняла, что ему здорово можно подсказывать. Например, негромко, будто бы про себя, сказать вслух: "Тридцать два дробь четыре". Это будет обозначать - тридцать вторая страница, четвертая строчка, и он сразу вспомнит, что там, и выпалит: "Такие личинки называются "фин". Мы как раз учили про солитера в зоологии.

Когда мы сделали уроки, я спросила у Коли, может ли он таким же образом запоминать стихи.

- Какие стихи? - спросил Коля. Оказалось, что он никогда не учил стихов наизусть.

- А вот такие, - сказала я и прочла на память стихотворение, которое недавно придумала:

Не поможет ни сила, ни меткость,

Ни уменье, ни твердость руки.

У дантесов тяжелые веки,

И у них под глазами мешки.

Знать, поэтам пи шпага стальная,

Ни винтовка, ни острый кинжал

Не нужны, если их убивают

За стихи, что разят наповал.

- Давай я его перепишу, - сказал Коля. - Мне легче запомнить, когда я вижу это перед собой.

Я ему продиктовала стихотворение, и он сразу же отложил листок и прочел на память то, что я продиктовала.

- Здорово! - сказала я. - А знаешь, чьи это стихи?.. Это - мои.

- Не может быть, - ответил Коля убежденно и, вдруг сообразив, что я бы не стала врать, сказал: - А я думал - это из учебника по литературе. Просто даже не верится. - И он снова посмотрел на меня грустно и восхищенно.

Я понимаю, что, наверное, слова "грустно и восхищенно" должны как бы исключать друг друга, но он посмотрел на меня именно так и сказал:

- Я навсегда запомню эти стихи.

В цирке мне больше всего понравились жонглеры. Это, по-моему, настоящее искусство, и оно учит нас, как много может достичь человек, если будет постоянно работать над собой. Коле больше всего нравятся воздушные акробаты. И мне бы они тоже, может быть, нравились, если бы они все это проделывали не под куполом цирка, а на земле. Потому что мне совсем неприятно, если кто-то рискует собой, чтобы развлечь меня. И если мы отрицательно относимся к таким развлечениям, как сражения гладиаторов, которые бывали в древности, так почему мы одобряем гимнастов, которые перелетают с трапеции на трапецию, и достаточно им ошибиться на один сантиметр, чтобы разбиться?

Но хуже всего, по-моему, была женщина-змея. Смотреть, по-моему, на это стыдно и унизительно. Ну как это можно допускать, чтобы женщина просовывала голову между собственными ногами и смотрела назад в этой уродливой позе, а потом еще прыгала на руках, шлепая, как большая жаба!

Клоунов было аж три, и один из них, с грустным бледным лицом и рыжими в кудельках волосами, был по-настоящему смешным. Он подходил к артистам, служителям и даже к зрителям и все время задавал один и тот же вопрос: "Зачем ты это делаешь?" Все очень смеялись и ждали, когда он снова, как правило, в самую неподходящую минуту, задаст этот свой вопрос.

Наша русачка Елизавета Карловна говорит, что смех бывает умным и глупым. Так вот, на этот раз, мне кажется, смех был умным, потому что зрители смеялись не столько над клоуном, сколько над собой. Потому что у многих и о многом можно было бы спросить: "Зачем ты это делаешь?" - и не все смогли бы ответить на этот вопрос.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ