Александр Кононов - У железного ручья (Повесть о верном сердце - 1)

- Спасибо! - горячо откликнулся Шумов. - Схороню!

Гость снова заходил по комнате.

- Видел ты когда-нибудь, Иван Иванович: бурлит ручей, только что разлился, ему бы шире пробивать себе дорогу, - а нет - смотришь, ушел под землю, не видать его. Пропал? Нет! Настанет время, выйдет тот ручей наверх полноводной, могучей рекой!

Гриша, привстав, глядел широко раскрытыми глазами. И гость, повернувшись, увидел его:

- Смотри, Иваныч: наследник-то твой не спит!

- Да он, если и слыхал что, ничего не понял, - как будто успокаивая гостя, проговорил отец.

- Я все понял! - сердито сказал Гриша.

Гость засмеялся, подошел к постели ближе:

- "Понял, Ванюшка?" - "Понял, баушка". - "Что ж ты понял, Ванюшка?" "А ничего, баушка".

Гриша присказку эту знал. И повторил сердито:

- Я все понял!

- Не шуми, - откликнулся отец: - проснется мать, тогда вот поймешь!

Гриша второпях, потихоньку, чтобы не разбудить мать, заговорил:

- Вы тут - про ручей... про Железный ручей толковали. Я давно про него знаю, я, может, сам буду искать его.

Гость все посмеивался, потирая ладонью стриженую голову:

- Ну вот видишь, Иваныч: он и вправду все понял.

От их говора проснулась не мать - та спала крепко, - проснулась бабушка. Она вышла из своего чуланчика, маленькая, бесшумная; темное ее платье почти не выделялось из полумрака. И начала завешивать окно.

Гость, заметив ее не сразу, привстал неловко.

Бабка сказала с укором:

- Люди-то увидят: свет ночью горит. Что подумают? Время-то какое, ох, господи!

Она завесила окно чем-то темным, должно быть своей старой юбкой, и ушла вздыхая.

Гость беззвучно засмеялся:

- Бабушка-то, а? Умница!

- Умная, - серьезно подтвердил отец. - А что, друг, не устал ты с дороги?

- Устал.

Гость крепко потер обеими ладонями щеки, будто умывался, и присел к столу. Пока отец стелил на пол широкий полосатый сенник, он успел заснуть, уронив на грудь круглую голову.

Три дня прожил слесарь рижского завода "Феникс" Петр Сметков в избе Шумовых.

На четвертый день мать за обедом сказала:

- Похоже, что "сама" узнала про Петра Васильевича. У Тэкли спрашивала, что за человек.

"Самой" звали Перфильевну.

Гость улыбнулся:

- Ну что ж... сегодня уйду. Бумаги мне обещались доставить, думал дождаться. Ну, ничего.

Гриша после обеда пошел с Яном к оврагу, там стояла в песке загодя приготовленная ими новая неприятельская армия. Сражались дотемна.

А когда он вернулся домой, гостя уже не было.

14

Гриша слышал, как Перфильевна грозилась рассчитать отца. Но время шло, лето кончалось, а все оставалось по-старому.

И все-таки Гриша не удержался, похвастался Яну:

- А мы, может, скоро в город уедем.

- В город?

Ян сразу стал серьезным, загрустил. Это только воодушевило Гришу:

- В городе сад большой! Там розы всех сортов, тюльпаны и эти... ор-хи-деи. Называется "Садоводство Франца Бирзнека". Туда батю давно зовут.

- И скоро вы поедете?

- Должно, скоро. Вот Перфильевна прогонит нас, тогда и поедем. Завтра прогонит - завтра и уедем.

Ян стал еще серьезней:

- Давай тогда пойдем в лес сегодня ж ночью. Помнишь уговор? Не струсишь?

- Я?! - Гриша дернул плечом, хоть сердце у него и ёкнуло. - Смеешься!

- Когда все заснут, вылезай потихоньку через окошко. Я тебе знак дам.

- Знак? Какой? Заклекочи орлом!

- Я не знаю, как орлы клекочут.

Гриша тоже не знал.

- Тогда пропой петухом. Или лучше - засвищи удалым разбойничьим посвистом.

Про этот посвист Гриша узнал совсем недавно из книги "Богатыри Пересвет и Ослябя".

Ян сказал:

- Нет, я лучше кину в твое окно песком. Только ты не спи, дожидайся.

Ночью они ушли через сад так тихо, что и Собакевич не слыхал, и совсем не было им страшно, только легкая дрожь била Гришу, но это скорей всего от холода. Они были в одних рубашках, босиком, а воздух ночью свежий, только земля была теплая, нагретая за день.

- Что у тебя за мешок? - спросил Гриша Яна, стараясь не стучать зубами.

- С картошкой. И спички я захватил. Разложим костер, напечем картошки.

...Ну конечно, дрожь пробирала Гришу только от холода. Когда развели в лесу большой костер, стало и тепло и не страшно. Кто, кроме них, пойдет сейчас в лес? Значит, и бояться некого. Все спят. Правда, когда отблески огня заплясали по веткам орешника, стало казаться, что в лесу, совсем неподалеку, притаился кто-то, смотрит, ждет.

Понадобилось подбросить сухих сучьев в костер, и мальчики пошли в темноту за валежником, держась друг за друга, не разминаясь ни на шаг, и снова они стали от этого храбрыми. Окажись Гриша один в темном лесу, наверное он умер бы от страха. А вдвоем - ничего.

Они притащили валежнику, навалили его в костер. Высокий огонь взвился весело и жарко. Потом дождались углей и положили в горячую золу картошек. И было совсем хорошо. Мальчики стали разговаривать смело, громко, даже слишком громко: начали щеголять друг перед другом.

Но только замолкли, как услышали треск сухих сучьев. Треск приближался, становился громче. Кто-то шел к ним по лесу, раздвигая кусты, ломая валежник.

Только не бежать! Страшно бежать в черном ночном лесу, когда под ногами - невидимые, крутыми узлами выпяченные корни деревьев и ноги бессильно слабеют, как в дурном сне. И не веришь уже себе - все равно упадешь, налетев на дерево, и кто-то огромный настигнет тебя в темноте...

Не бежать!

Мальчики сидели неподвижно, ухватив друг друга за руки, оцепенев.

Все стихло. Только рыжие лоскутья огня плясали и потрескивали беспечно. Но вот неслышно раздвинулись освещенные багровым светом ветки орешника, и выглянуло заросшее, с запавшими глазами лицо.

Гриша смотрел не отрываясь - не мог отвести глаз от страшного человека, а сердце бешено колотилось, будто он успел пробежать много верст, спотыкаясь и падая.

К костру шагнул худой человек в лохмотьях и сказал сиплым голосом, почти беззвучно:

- Не бойсь... Не бойсь, ребята.

Заросшее его лицо дрогнуло; может быть, он хотел улыбнуться.

- Не признал меня, Гриша?

Гриша, не в силах заговорить, качнул головой: нет, не признал.

- Я еще приходил в "Затишье" перед праздником... Иван я, солдат. - Он оглядел себя, свои лохмотья: - Теперь-то уж вольный... Не солдат больше.

Мальчики, все еще подавленные страхом, молчали.

Иван неподвижно смотрел в огонь, в одну точку. Потом, с усилием глотнув, спросил хрипло:

- А что, мальцы, у вас картошка-то, поди, доспела?

У Гриши постепенно проходил расслабляющий страх, он не столько узнал в оборванном человеке щеголя-солдата, сколько поверил, что это действительно Иван: иначе, как мог бы назвать Гришу по имени?

- Садись снедать, - ответил Гриша, стараясь говорить солидно, как хозяин. - Ян, давай соли!

Иван присел к костру и начал доставать обгорелой веточкой картошку из горячей золы. Попробовал было отодрать запекшуюся кожуру, а потом, торопясь, разломил картошку пополам и сунул неочищенную в рот. Он крякал, дул на обожженные пальцы, на глазах у него выступили слезы.