Александр Крестинский - Мальчики из блокады (Рассказы и повесть)

В дверях мама остановилась:

- Если сможешь, поруби топором нижний ящик комода, там один остался. Протопи плиту.

Я кивнул.

В ушанке, пальто и рукавицах я вышел из кухни в холодную комнату, где стекла выбило воздушной волной во время обстрела, где окна были кое-как забиты фанерой и завешены одеялами. На полу грудкой лежал снег. Дневной свет проникал в комнату несколькими бледными лучами.

Я знал, что мы все съели, что в доме нет никакой еды, ни крошки. И все-таки я стал обшаривать буфет, хотя в нем ничего не могло остаться. Руки у меня закоченели, ног я не чуял. Но чем меньше надежд оставалось что-нибудь найти, тем упорней и ожесточенней я искал, словно кто-то знающий шептал мне, как в старой детской игре: "Теплее, теплее, теплее..."

Потом я услышал шум со двора, оставил поиски, замер. Вместе с непрерывными струйками холода снаружи в дом проникали звуки. Они достигали комнаты с какой-то выпуклой ясностью.

Я услышал, как зазвучали шаги по снегу - тяжкие, неспешные: дзиу, дзиу, дзиу... Что-то случилось со снегом в ту зиму - никогда раньше он не звучал так, не скрипел так грозно. Это был даже не скрип, а визг надсадный: дзиу, дзиу, дзиу...

С лязгом отворилась дверь в парадную, что напротив нашей. Захлопнулась. На некоторое время звуки исчезли - человек подымался по лестнице. Потом - бам-м, бам-м, бам-м! - загрохотал кулаком в чью-то дверь. Тишина. Снова: бам-м, бам-м, бам-м. Опять тишина. Бам-м! Звук чуть изменился. Значит, в другую дверь.

Человек барабанил, и никто ему не отворял. Пустые квартиры. А может быть, у кого-то просто сил нет дойти до двери. Наконец грохот прекратился. Значит, впустили?..

Я слушал. Звуки пропали. Смерзлись в неподвижный ком. Я ждал. И вот со двора донеслись голоса.

- Пошли, пошли, скорее, машина у меня за углом...

- Харри, пошли... Тээт, дай руку...

- Прощай, Марта. Счастливо доехать.

- Спасибо, Маша, прощай.

- Не плачь, скоро на Большой земле будете, хлеба дадут. Сразу-то не накидывайтесь...

- Пошли-пошли, некогда.

- У тебя, Маша, у самой трое. Едем с нами.

- Мы - никуда. Мы каленые, перезимуем...

- Эвон пассажир идет!

- А что, гражданин, поехали? С ветерком довезу!

- Спасибо, мне и здесь хорошо.

- Хорошо!.. Ему хорошо!..

- Прощай, Маша...

- Ребят береги!

Дзиу, дзиу, дзиу...

Где-то на улице, далеко, застучал мотор.

Уехали.

Я видел перед собой лицо Харри, холодное, с прямыми жесткими губами. "Дура, твой хлеб не надо" - или как там он сказал... "Мы не просим". Я вспомнил раздражение, которое порой возникало во мне, когда я проходил мимо него, стройного, сухонького, упрямо не нуждавшегося ни в ком из нас. И я понял, что раздражение мое - не что иное, как признание его превосходства. Мне стало горько, что мы не подружились. Он был чем-то похож на Сережу.

"Мне и тут хорошо". Да, Белый Полушубок так и сказал: "Мне и тут хорошо". Ему хорошо! Всем плохо, а ему хорошо!

Тут я вспомнил мамин наказ. Я выдвинул нижний ящик комода, последний, что остался, и увидел, что он до отказа набит моими старыми игрушками. С трудом я вытащил ящик на середину комнаты.

...В комнате, где на полу тускло мерцали ледяные каточки - когда-то пролили воду, и она тотчас застыла, - в этой комнате я вынимал из ящика игрушку за игрушкой и отбрасывал в сторону. Я собирался расколоть на дрова ящик комода.

С самого дна я поднял картонную коробку. В ней что-то поблескивало. Конфеты? Быть не может! Да, конфеты! И как много!..

Закоченевшими руками я с трудом развернул фантик. На нем лежал черный хлебный катыш.

СКОЛЬКО РАЗ ПРОЩАЕТСЯ

Когда Матрос и Кавалер ушли на войну, Девочка осталась одна. Она доела свой хлеб и стала думать, кто бы ее накормил. И конечно, в первую очередь вспомнила она Кондитера.

Дверь в кондитерскую лавку была заперта. На окне, как и раньше, стояли Графин и Кувшин. Только пыли и паутины стало гораздо больше.

- Гляди, твоя женка топает! - сказал Кувшин, увидев Девочку. - Ножки тоненькие, от ветра качается. Сразу видно: ваша кровь, благородная...

- Хам, наглый хам, - пробормотал Графин, - будешь еще в ногах у меня валяться... Просить будешь, чтобы сторожем в доме оставил. Невежда!

- Я невежда?! - захрипел Кувшин. - Вот скажу хозяину - зальет тебя водой, лопнешь!..

В это время Девочка подошла к окну, и Кувшин с Графином прервали свою перебранку.

- Скажите, пожалуйста, - спросила Девочка, - хозяин дома?

- Что надо? - вопросом на вопрос отозвался Кувшин.

- Мне бы поесть, - тихо сказала Девочка.

- Конфет небось захотела? - ехидно спросил Кувшин. Он сразу вспомнил Девочку. Память у него была профессиональная.

- Конфет нынче не стало, - вздохнул Графин, - и вина нет. Видите, я стою совершенно пустой.

- Даже квасу нет, - проворчал Кувшин. - Простого квасу и то не выдают.

- Пропустите меня к хозяину, - попросила Девочка.

- Сначала экзамен, - сказал Графин. - Теперь такой порядок. Сначала экзамен.

- Время военное, сама понимаешь, - подтвердил Кувшин. - Везде пропуска требуют. У нас тоже. Значит, так, вопрос первый: сколько раз прощать надо?

Девочка задумалась. Она вспомнила своих друзей, Матроса и Кавалера. Сколько раз причиняла она им боль - столько раз они ее и прощали. Прошлый раз, обежав весь город, они чудом нашли ее здесь, на кондитерском складе, где она заворачивала конфеты в красивые фантики и к тому времени уже успела завернуть два миллиона девятьсот семьдесят пять тысяч и еще триста семьдесят одну штуку, - но даже тогда ни Кавалер, ни Матрос не сказали ей: "Смотри, последний раз прощаем тебя!.." Нет, они просто отвели ее домой, вымыли, наполнив ванну душистой мыльной водой, накормили горячей картошкой с постным маслом и селедкой, а в тарелке плавали серебристые кружочки лука... Напоили крепким и душистым чаем с бубликами и долго пели около ее кровати веселые рыцарские песни, а она засыпала и просыпалась, и голоса их переходили из яви в сон и обратно...

Правда, Кавалер был обидчив. Чуть что, он надувал губы, как маленький, и отворачивался. Поводов для обид было предостаточно. Кто-кто, а она обижать умела. Но стоило ей попросить у Кавалера прощения, погладить его по руке или потереться щекой о его ладонь - он тотчас оттаивал.

- Ну-с, так сколько раз прощать можно? - нетерпеливо спросил Графин.

- Много, - сказала Девочка.

- Что такое "много"! - закричал Кувшин. - Знать надо: первый раз прощается, второй раз обещается, а на третий раз не пропустим вас! На третий, запомни!

- А вот скажите-ка, - спросил Графин, - если в одной стороне кислое, в другой - горькое, в третьей - соленое, а в четвертой - сладкое, вы в какую пойдете?

- В сладкую! - не задумываясь, крикнула Девочка.

- Вам нельзя отказать в сообразительности, - заметил Графин. - А как вы считаете: что самое дорогое в жизни?

Девочка снова задумалась. Она стала вспоминать самые дорогие вещи, какие ей только приходилось видеть. Пианино? Очень дорогое! Но рояль, наверно, дороже...