В Левшин - Искатели необычайных автографов

- В самом деле, - оживляется Фило. - Зеленые лужайки ломберных столов, зажженные канделябры. Тонкие пальцы, нервно тасующие колоду... Прямо иллюстрация к пушкинской "Пиковой даме"!

- Эпоха не та, - солидно замечает бес. - События "Пиковой дамы" разворачиваются в девятнадцатом веке.

- Ну и что? Зато главный персонаж повести, старая графиня, всеми помыслами принадлежит восемнадцатому. А от восемнадцатого до семнадцатого рукой подать! Одно какое-нибудь столетьишко. И костюмы, в общем, не так уж сильно отличаются. И манеры. Взять хоть того горделивого красавца в лиловом бархатном кафтане с розовыми кружевами на груди. Чем не граф Сен-Жермен?

- Сен-Жермен, - вспоминает Мате. - Тот, что назвал пушкинской графине три карты, три карты, три карты?

- Он самый. Любопытнейшая фигура, доложу я вам. По мнению современников - чародей и чернокнижник. Сам же он в своих мемуарах утверждает, что лично знал Иисуса Христа.

Асмодея даже передергивает от возмущения.

- И вы этому верите, мсье? Вы, человек двадцатого века!

- А почему бы и нет? - поддразнивает тот. - Почему бы не предположить, что именно граф Сен-Жермен сидит сейчас за вторым столом справа и галантно сдает карты, сверкая темными глазами и громадным бриллиантом на пальце?

- В самом деле, почему? - ядовито переспрашивает бес. - Да потому, милостивый государь, что он такой же Сен-Жермен, как я - китайский император. Это же Случай!

Необычная фамилия производит на Фило такое впечатление, что он сразу забывает про Сен-Жермена. Мсье Случай! Ха-ха, это надо же! Поистине есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам...

Асмодей, впрочем, объясняет, что зовут-то красавца шевалье де Мере, но он - тот самый человек, который сыграл роль счастливого случая в судьбе теории вероятностей.

Изумление Фило сменяется бурным восторгом. Так вот он какой, человек-случай! Ничего не скажешь, хорош. Настоящий светский лев. Надо будет непременно с ним познакомиться...

Но Мате решительно отклоняет это предложение. Львы, говорит он мрачно, вообще не по его части (предпочитает бульдогов!), а уж светские - тем более. Фило, ясное дело, немедленно надувается. Так он и знал! Стоит ему чего-нибудь захотеть, а Мате тут как тут со своими капризами! Ну чем ему не угодил де Мере? Элегантен, воспитан - так сказать, ком иль фо...

- "Ком иль фо"! - передразнивает Мате. - Самовлюбленный индюк - вот он кто!

- Ах так? А вы - петух! Самый настоящий. Кохинхинский.

- От кохинхинского слышу. И зачем я только с вами связался...

- Мсье, мсье, - урезонивает бес, - прекратите этот птичий базар! Вспомните гоголевского гусака и не повторяйте ошибки Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича. В конце концов, мы ведь можем слушать де Мере и не вступая с ним в личное знакомство!

И вот они парят над столом, за которым в окружении трех наряднейших кавалеров восседает дама лет двадцати пяти со страусовыми перьями в высоко взбитых волосах ("Редкая удача, мсье: сама хозяйка салона!").

- Давно же вы не были в особняке де Куланж, дорогой шевалье, - говорит Севинье, обращаясь к де Мере.

Тот отвечает учтивым кивком.

- Ваше внимание поднимает меня в собственных глазах, маркиза. Но так уж я устроен: живя в деревне, тоскую по свету. А два месяца в Париже заставляют меня вздыхать по тишине и скромным сельским удовольствиям... Ваш ход, мадам.

Та внимательно изучает свои карты, прежде чем выложить одну из них на стол.

- Все философы ищут уединения...

Узкая ладонь де Мере грациозно вскидывается, отклоняя незаслуженную честь. Мадам слишком добра! Если он и философ, то не настолько, чтобы совсем не видеть людей, общение с которыми для него истинный праздник.

Маркиза удостаивает его взглядом, из коего следует, что тонкий комплимент шевалье понят и оценен по достоинству.

- Вы, надеюсь, в таких людях недостатка не испытываете ни в городе, ни в деревне, - говорит она с многозначительным ударением на слове "вы". Кстати, что наш милый Роанне? Я не встречала его целую вечность. А жаль! Он очарователен.

- Образец всех человеческих добродетелей, - вторит де Мере. - Вот и Миттон того же мнения.

- Еще бы! - откликается Миттон - человек с глубокой саркастической складкой у рта. - Ему нет тридцати, зато есть титул герцога и губернаторство Пуату. Вдобавок в день коронации ему выпала честь нести шпагу его величества... Туз треф! Кто же осмелится после этого оспаривать добродетели Роанне?

Страусовые перья в высоко взбитых волосах тихонько подпрыгивают: маркиза негромко смеется. Уж этот Миттон! Ему на язычок не попадайся... И все же Роанне - прелесть, и она его в обиду не даст. Да, между прочим, он все еще надеется получить руку прекрасной мадемуазель де Мем?

Де Мере вскидывает на нее удивленные глаза. Как? Разве она не знает? Помолвки не будет.

Маркиза сочувственно покачивает головой. Бедняжка! Стало быть, ему отказали?

- В том-то и дело, что наоборот! - возражает де Мере. - Не ему отказали, а он отказался. Я пас...

Страусовые перья озадаченно вздрагивают. Отказаться от лучшей партии в королевстве, которой к тому же так страстно и долго добивался? Что за странная выходка!

- Влияние Паскаля, - поясняет четвертый партнер, на красивом лице которого раз и навсегда застыла брезгливая скука. - В последнее время сей новоявленный гений ударился в янсенизм, и Роанне, который только что не молится на Паскаля, последовал его примеру. В конце концов оба - один вслед за другим - покинули Париж и поселились в Пор-Рояле57. А младшая мадемуазель Паскаль - так та и вовсе постриглась в монахини!

Маркиза потрясена. Однако это уж слишком! Ее искренняя симпатия к Пор-Роялю ни для кого не секрет. Но переехать в обитель?! Да еще в долину Шеврез с ее змеиными болотами и нездоровыми испарениями... Бррр! Это мрачное место способно превратить в мистика даже самого заядлого весельчака...

А четвертый игрок все брюзжит! Он всегда говорил Роанне, что дружба с этим одержимым геометром его до добра не доведет. Великий ученый. Изобрел арифметическую машину. А для чего, спрашивается? Разве может она сделать хоть кого-нибудь бессмертным?

- Узнаю де Барро, - язвит Миттон. - Вечно бранит тех, кто что-то делает, в надежде оправдать собственное безделье.

- Вы и вправду несправедливы, де Барро, - говорит Севинье. - Можно одобрять или не одобрять поступок Паскаля, но не следует забывать, что он наш новый Архимед. О его машине трубит вся Европа. Возможности получить ее добиваются даже монархи. Говорят, шведская королева Христина хлопотала о ней через аббата Бурдело58, и Паскаль, разумеется, не отказал.

- А все-таки он человек не светский, - упорствует де Барро, - и этим сказано все... У вас снова ремиз, маркиза.

- Не так уж он безнадежен, - снисходительно заступается де Мере. - Он был куда неотесанней, когда мы - я и Миттон - увидели его впервые.