В Левшин - Искатели необычайных автографов

Мате недоверчиво почесывает острый кончик своего длинного носа. Странная, однако, манипуляция. Если ее придумал Людовик, то для чего? Что она доказывает?

- Мсье Аррез полагает, что король таким образом убил двух зайцев: с одной стороны, продемонстрировал свое великодушие, с другой - нашел-таки способ уничтожить Фуке, если не физически, то по крайней мере юридически.

- Физически, юридически... Слишком замысловато, - морщится Мате. Если королю так уж приспичило избавиться от Фуке, он мог это сделать значительно проще.

- Откровенно говоря, я и сам так думаю, мсье, - признается Асмодей. И хотя книга мсье Арреза содержит много интересных догадок и уточнений, мне она не кажется убедительной. Ведь автор ее так и не доказал, что Фуке умер не в Пинероли! Я почему-то думаю, что Железная Маска - какой-нибудь близкий родственник короля.

- Верно! - сейчас же загорается Фило. - Убрать с дороги возможного претендента на престол - вполне в характере Людовика. Но убить его? Пролить священную королевскую кровь? Никогда! Ведь это значит поступить наперекор себе, наперекор своей главной жизненной идее! И вот появляется сначала в Пинероли, а затем в Бастилии безымянная жертва королевского самовластия...

- Жертва, которая и сама могла бы оказаться на троне и обойтись со своим соперником точно так же, - напоминает Мате.

- А ведь правда! - Асмодей задумчиво пощипывает свои усики. - Однако мы что-то очень уж заболтались, мсье. Не пропустить бы нам следующую картину спектакля!

И, с двух сторон подхватив филоматиков полами своего волшебного плаща, он мчит их к отдаленному павильону, затерявшемуся в густой зелени версальского парка.

ТИПЫ И ПРОТОТИПЫ

Комната, в которой они очутились, была совершенно темна. Асмодей, правда, слегка осветил ее, но ровно настолько, чтобы приятели могли разглядеть несколько стульев, повернутых почему-то сиденьями к стене. Фило хотел было спросить, что означает столь странная расстановка мебели, но бес, приложив палец к губам, жестом приказал им садиться и погасил свой незримый фонарь.

Затем филоматики услышали тихий скрип отодвигаемой заслонки, и в глаза им брызнул пучок света... Тогда только они поняли, что находятся в тайнике, откуда можно наблюдать за смежной гостиной. А происходит там вот что.

Трое господ удобно расположились в мягких креслах и мягко переговариваются при мягком свете зажженных канделябров, потягивая вино из мягко поблескивающих бокалов.

- Нет, господа, - елейно протестует жирный пастырь в белом складчатом облачении, на котором чернеют длинные агатовые четки с крестом. - Позвольте мне с вами не согласиться. Конечно, Мольер оскорбил всех нас в целом. Это несомненно. Но несомненно и то, что у его Тартюфа есть вполне определенный прототип.

- Вы полагаете? - оживляется другой собеседник, молодцеватый щеголь, с ног до головы увешанный кружевами и бантами, что в сочетании с чересчур длинным подбородком и жизнерадостной лошадиной улыбкой делает его похожим на разукрашенного по случаю ярмарки скакуна. - Кто же он, по-вашему?

- И вы еще спрашиваете, любезный маркиз! Конечно, аббат Итье.

- Итье? Итье... Вероятно, вы имеете в виду епископа Итье?

- Совершенно верно, - благодушно мурлычет аббат. - Только епископство он получил уже потом. А сначала кто-то - не помню уж кто - представил его принцу Конти, стоявшему тогда во главе Фронды. Итье довольно быстро завоевал доверие его высочества, и тот, уезжая в действующую армию, оставил ему на сохранение шкатулку с важными, компрометирующими принца документами. Верный сын престола и церкви, Итье, само собой, тут же передал шкатулку епископу Амьенскому, что не худшим образом отразилось на его дальнейшей карьере. Так вот, разве не на этот случай намекает автор нынешней, с позволения сказать, комедии? Вспомните историю с ларцом, где хранилась дарственная на имя Тартюфа! Та самая, столь неосмотрительно выданная господином Оргоном дарственная, которую Тартюф своевременно озаботился вынести из дому.

- При всем уважении к вам и к вашему сану, милейший аббат, вынужден сознаться, что пример ваш не кажется мне доказательным, - возражает маркиз, любезно осклабясь. - Если уж на то пошло, есть в комедии места, намекающие на более близкие сходства. Вот хоть момент, когда Тартюф, обольщая жену своего благодетеля - Оргона, оправдывает себя тем, что и святые, дескать, не свободны от искушений. Позвольте, дайте вспомнить, как он это излагает? Ах да! "Любовь, влекущая наш дух к красотам вечным, не гасит в нас любви к красотам быстротечным!" Но ведь чуть ли не теми же словами объяснял свои домогательства аббат де Понс, который, будучи адвокатом Нинон де Ланкло, влюбился в нее и имел неосторожность добиваться взаимности! А аббат Рокетт, ныне епископ Оттенский? Разве злые языки не поговаривали, что он снискал благосклонность мадемуазель де Гиз, а потом весьма настойчиво волочился за герцогиней де Лонгвиль?

- Что делать, - поспешно перебивает аббат, - человек слаб, Господь милостив. Не подумайте, однако, что я оправдываю подобное поведение, сохрани меня Бог! Но...

- Успокойтесь, отец мой! - Маркиз снова выдает на-гора одну из своих лошадиных улыбок. - Благочестие ваше вне подозрений. И потому я мог бы рассказать еще много таких же историй, не боясь совратить вас с пути истинного. Почему бы, например, не вспомнить о красноречивом отце Шарпи, чьи проповеди пользовались таким успехом в кругу прелестных светских богомолок? Однажды этот дамский баловень познакомился с вдовой королевского аптекаря, вскружил ей голову и, пользуясь своим влиянием на нее, а также изрядными познаниями в юриспруденции, под шумок завладел всем ее имуществом.

- Ваша осведомленность по части происшествий такого рода поистине неисчерпаема, маркиз, - подает голос третий, безмолвный до сих пор, обитатель гостиной: худой, горбоносый старец с громадными благостными глазами и несоразмерно малым злым ртом, под которым серебрится крохотная, похожая на запятую, бородка. - Позволю себе, однако, заметить, что сколько бы прототипов Тартюфа вы здесь ни назвали, каждый из них будет им лишь отчасти. Ибо истинный сочинитель, каковым, к величайшему моему сожалению, является господин Мольер, никогда не списывает с одного лица. Он всегда берет понемногу от многих и создает типизированный портрет. Кроме того, источником вдохновения для поэта могут служить не только живые лица и подлинные происшествия, но и сюжеты, почерпнутые в произведениях словесности...

Белоскладчатый священник воздевает пухлые длани в порыве умиления.

- Что до словесности, граф, то во Франции трудно найти человека, который знал бы ее лучше вас.

Тот благодарит его легким кивком.

- Не преувеличивайте, отец мой. Впрочем, я и в самом деле в состоянии назвать несколько сочинений, которые могут быть причислены к литературным прототипам "Тартюфа". Возьмем "Гаргантюа и Пантагрюэля" Рабле. Разговор философа Панурга с его подружками весьма напоминает сцену, где Тартюф исследует достоинства кружев, облегающих шею госпожи Оргон, - с той разницей, что у господина Мольера это получилось много тоньше и изобретательнее. Далее можно сослаться на некоторые новеллы из Боккаччиева "Декамерона", где говорится о любви монаха к замужней женщине, на комедию Пьетро Аретино "Лицемер", на сатиры Матюрена Ренье, новеллы Скаррона и многое другое66. Но...