Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 4)

Повод я избрал другой, представился агитатором, благо дело было накануне местных выборов, точнее, переизбрания выбывшего депутата, и я зашел в эту комнату под вечер, чтобы хоть краем глаза, хоть ненадолго повидать добрых людей и попытаться, если выйдет, определить меру их счастья.

Комната была чистой, ухоженной, хотя обставленной скромно, даже чуть скромнее скромного по нынешним временам: двухспальная железная кровать с круглыми никелированными набалдашниками, на ней гора расшитых подушек мал мала меньше, видать следы бездетных лет, зато для ребенка кроватка деревянная, по самому последнему образцу, рядом детский низенький столик с игрушками и цветными книжками - все это не лежало в музейном порядке, а было небрежно раскидано; ясно, что тут царствовал маленький, впрочем, подросший уже - властитель дома.

Хозяин сидел в майке, чинил настольную лампу, увидев постороннего, накинул рубашку, приветливо шагнул навстречу, подставил стул. Хозяйка быстро навела порядок на детском столике, подала мне повод заговорить о сыне.

- Озорует? - спросил я.

- Ой, что вы! - мягко, как-то сразу углубляясь в себя, в свои мысли, заговорила она. - Он у нас не баловник. - И тут же сама себе запротиворечила: - Но какой же ребенок без баловства? От этого только радость.

Муж молчал, едва улыбаясь, поглядывал на жену, поглядывал на игрушки, на столик, на детскую деревянную кровать, потом пояснил, что скоро вот получат отдельную квартиру, мебель обновят, возможность такая есть, просто ждут ордера.

- А малышу, - спросил я, - обновили, ордера не дожидаясь?

- Ну, это понятно, - удивился муж, и снова блуждающая улыбка появилась на его лице: жена протягивала мне стопку детских акварельных рисунков. Как всегда у всех детей, красное солнце во всю страницу, зеленые солдаты на синей траве, грузовик последней марки - КамАЗ с прицепом.

В тот миг послышался вой с лестничной площадки, торопливый, не желающий ждать звонок, мать кинулась в прихожую, втащила зареванного пацана. Вой переходил в звук сирены - протяжный, не меняющий тона, на коленке горела ссадина, и женщина гладила мальчишку, приговаривая:

- У серой вороны боли, у сороки-белобоки боли, у злой собаки боли, а у Васеньки - пройди!

Откуда-то из-под ее ладони сверкнул блестящий глаз, властитель, видно, только заметил меня, вой сирены тотчас смолк, и не то чтобы испуганный, скорее смущенный голосишко, хрипловатый от воя, но совершенно не страдающий, неожиданно произнес:

- Ты чо, мам, я ведь не маленький!

Нет, что там толковать, велик Толстой: все счастливые семьи похожи друг на друга.

И не нужна, вовсе не нужна этому счастью нечаянно выболтанная правда.

Да сохранится тайна нежности и любви...

* * *

Опять и опять - помимо воли, помимо желания - мысль возвращается на старый круг.

- Выходит, материнство, - спрашиваю я Веру Надеждовну, - вовсе не обязательно связано с рождением собственного ребенка? И мать - не та, что родила, а та, которая вырастила? Можно быть матерью, не родив, но воспитав ребенка, и не стать матерью, только лишь родив?

- Да, - отвечает она. - По нашему опыту - да. Материнство, помедлив, произносит она важную фразу) - состояние не родственное, не физиологическое, а нравственное. Материнство, кроме всего прочего, еще и состояние души.

* * *

Как удивительна жизнь! Какие парадоксы подбрасывает она - только поспевай думать.

Место нянечки в Доме ребенка оказывается плоскостью, где уживаются свет и тень - враз, не исключая, не отталкивая друг друга.

Про свет - все ясно. Это женщины, ищущие материнства.

А тень?

Матери, лишенные материнства.

Что делать, бывает - и нередко - так поворачивает жизнь, на такую колею, где однозначному суждению не место. И вот Дом ребенка берет в нянечки настоящую мать, лишенную родительских прав. Почему? И правильно ли это?

Дом ребенка не педагогическое, а медицинское учреждение, особых педагогических задач перед собой здесь не ставят, к тому же рассчитанных на беспутных матерей, но, как говорилось уже, нянечек не хватает. И выходит, опять жизнь как бы сама, стихийно правит событиями - порой неплохо, убедительно правит.

Суд лишил женщину родительских прав. Некоторых, даже пьющих, это крепко прошибает: что и говорить, лекарство сильное, урок поучительный. Погоревав, попив, порыдав, заправившись, как правило, еще разок, для храбрости, иная мать спешит навестить свое дитя, и не раз во дворе Дома разворачивались сцены, где горестное крепко мешалось с недостойным.

Своя вина - позади, обочь, ее не видно, и вот стучит мать, опозорившая сама себя, в запертую дверь: "Отдайте ребенка! Покажите хотя бы, смилуйтесь".

По закону положено вызвать милицию, бывало, впрочем, и так. Но бывало, события разворачивались по-иному, это уже зависит от того, чего в женщине больше - материнства или пьянства.

После истерики, после скандала, бывало, приходили притихшие, покорные, пристыженные. Клянчили: возьмите хоть кем, лишь бы при нем, при родименьком.

Пробовали, ставили условие: хоть раз выпьешь, ноги твоей здесь не будет. Рисковали. И риск оправдывался.

Что значит - открыть дверь такой матери? Да прежде всего это значит: она попадет в коллектив, в обстановку, в климат соответствующий, а климат тут означает только одно: неугасающий огонь любви к чужому ребенку, который становится родным, неутихающий - женский же - суд над матерями, которые сумели, смогли или лишиться собственных детей, или бросить их.

Поговорят о том о сем женщины - врачи, сестры, нянечки, - помянут, может, вчерашнюю передачу по телевизору, новый фильм, какая у кого обнова да семейные новости, а потом снова на старый круг: все о ребятишках да о ребятишках, о здоровье их, да кто заболел, а кого уже выходили, о совести людской и об отсутствии ее.

Женская среда, если это нормальная среда, без конца жалеет ребенка, щадит его, обсуждает бессчетные варианты помощи, и в среде благонравной этой жалости к ее, в числе остальных, ребенку мать, лишенная своих прав, если даже и не до конца, если даже и неглубоко, а все же устыдится жизни своей, ее образа - всенепременно устыдится.

Другое дело, что результат стыда тоже бывает разный. Иная вовсе больше не придет, и кто-то увидит ее на улице в непотребном, хуже прежнего, виде. Другая исчезнет на два дня, ухнет в прежнюю муть, потом назад выскочит - явится побитая, примолкшая, и это вроде катарсиса, очищения - трет тряпкой полы, работает, себя не щадя, наоборот, кажется, даже истязая.

Непросто перевоспитание самоосознанием, нет у него четко означенных берегов, бывает и насмарку все идет, ну что поделаешь?

В конце концов конкретной педагогической цели - перевоспитать взрослую - тут никто не преследует, скажем еще раз, но, коли дают человеку шанс и он этот шанс примет, плохого тут не отыщешь, а польза громадная.