Альберт Лиханов - Собрание сочинений (Том 4)

Да, польза великая. Еще один несмышленыш получает возможность вернуться к матери.

* * *

И вот вам картинка - реальная, из жизни Дома.

Прибирают малышей две нянечки. Моют, к примеру, им ноги, перед тем как спать уложить.

Все идет обычно, плещет вода в тазике, приговаривают женщины свои извечные, необязательные, тихие слова, приговаривают, бормочут малыши в ответ, идет разговор - не разговор, а утешение, и вдруг одна нянечка обхватит малышку, прижмет к себе, а у самой - слезы из глаз.

Другая тихо, понимая, подойдет, ребенка отнимет, ножки домоет, оботрет, в постель отнесет, а потом первую обнимает - и всплакнут обе.

Стоят вот так, обнявшись, плачут.

Первая - мать; малыш, над которым заплакала, ее собственный, ею рожденный, да не сохраненный: вышла из доверия у государства.

Вторая - нарочно сюда поступила, чтоб счастье свое найти.

Одна - чтоб найти, другая - чтоб вернуть.

Но не надо слишком обнадеживаться: такие картинки - редкость.

Все меньше их, к общей нашей печали.

* * *

Все чаще - совсем другие.

Вера Надеждовна у себя сидела, какие-то документы готовила, вдруг женщина на пороге, не одна, с подружкой, видать, чтоб, значит, за компанию, нахрапом, оно этак легче.

- Как бы мне бумажку взять, что у меня сын дурачок?

На такое сразу не ответишь. Молчание.

- Вы кто?

Такая-то.

- Почему же он дурачок?

- А разве нет?

- Посмотрите.

Накинула на себя пальто, зима была, легкий морозец. Хитрость очевидна: за справкой явилась, чтоб не платить алименты. Но по дороге спрашивает: какой он из себя, мой-то?

Веру Надеждовну малыш тот, Ванечка, любил, выделял из всех, бежал на голос, и она его лаской не обходила - поцелует, погладит, протянет конфетку.

- Какой? - переспросила. - А вот такой. Кто первый ко мне побежит, тот ваш сын.

Вышли на улицу, Вера Надеждовна громко крикнула малышам:

- Здравствуйте, ребятки!

Сама думает: вдруг не побежит? Страшного - ничего, неприятно перед этой мамашей.

Но малыш не подвел.

Первый серым шариком навстречу покатился - впереди всей гурьбы.

Вера Надеждовна к нему бросилась, наклонилась, схватила в охапку слезы навернулись. Поглядела вверх, на мать, она же тут, сбоку стоит глаза холодные, как ледышки.

- Вот он, наш любимец, - говорит Вера Надеждовна. - Хороший мальчик! Видите, какой!

А та отвечает, вернее - спрашивает:

- Значит, нельзя?

- Почему же? Можно. Напишите отказ, и никаких вам забот.

Позвали патронажную сестру, ушли к нотариусу, через час возвращается одна патронажная, с порога говорит:

- Вот, несу Ванюшину судьбу.

* * *

Что же, пожалуй, это все.

Картина, написанная мною, без строгой рамы, кое-где непрописанность, лишь отдельные штрихи, а то и просто белые места. Оно не закончено, мое полотно; именно к этому - признаюсь - я стремился.

Все сказать невозможно и даже не должно. Нужно оставить воздух, требуется недоговоренность, чтобы тот, кто читает, подумал сам, а лучше всего про себя, про свое отношение к тому, что сказано здесь, а тот, кто знает эту печаль, добавил бы свои штрихи к этюду на трудную тему.

Про Дом, про его заботы нельзя говорить в завершенном виде, драматизм несостоявшегося - по тем или иным причинам - материнства есть категория, всегда, абсолютно, по Толстому, новая, порой неожиданная и уж непременно неоконченная.

Оконченность, завершенность, итоговость немыслимы, пока физически живы все участники каждой драмы - ведь в их судьбах, в жизни их потомков, даже отдаленных, внешне благополучных, долго еще может таиться драматизм ошибок, совершенных прародителями.

Всякий, кто против потаенных слез, разочарований, спрятанных в тайный код генетики, обиды на судьбу, субстанцию неконкретную и, таким образом, безответственную, - всякий, кто против неблагополучия в благополучное время, кто против душевной смуты в ясные дни, должен думать о беде, не стыдиться ее присутствия и делать, непременно что-то делать, чтобы болезнь излечить.

Делать - что я разумею под этим, таким понятным словом?

К судьбе, даже самой прямой и самой благополучной, приложено множество рук и забот. Что же можно и нужно сделать, коли судьба человека, начинающего жить, непроста, лишена самого главного - корневой системы, без чего и самое простое растение усохнет, погибнет?

Нет, главный корень - при каждом, и опустить это значило бы обузить проблему, сократить горизонт до размера дверного проема; главный корень это наша общая жизнь, народное неравнодушие, социальная перспектива, открытые возможности. Но ведь вот какая беда: душевные провалы, пропуски воспитания, простая недобросовестность людей - близких и чужих, - которым доверен воск неустоявшегося сознания, способны, увы, налепить такого, что и самое главное, самое нашенское способно затмить.

Да что там спорить!

Не вслед за общественным, а рядом с ним ступает семейное, родительское начало. Из родительских уст получает дитя самые изначальные представления об общественном. Так что, если из двух главных корней один, родительский, обрублен, ствол, жаждущий живительных соков, половину их недобирает.

Что же делать? Сколько и каких рук должны спасать судьбу с ополовиненными корнями?

Как и все в воспитании, нет на это одного, точного и единственно пригодного ответа.

Взгляд мой - к Вере Надеждовне, не зря же я выбрал ей это имя и это отчество.

Верить, надеяться и любить - не такое уж малое дело, но если надежда, вера, любовь еще разумеют поступки, а не одни лишь, хоть и благородные, чувства, мы на пути к истине и действенному добру.

* * *

Была весна, пожалуй, школьные каникулы, часа четыре дня, еще светло, даже солнечно.

Погоду этой порой ломает - глядишь, небо голубого батиста, мягкое, теплое, снег волглый, серый, ноздреватый, тяжелый от воды, нажми - истает ручьем, и тут же, без перехода всякого, задует вдруг ветер, застучит голыми ветвями по окну, заскоблит так, что не по себе становится: взглядываешь на улицу с испугом, мурашки ползут по плечам.

Так вот и тогда.

Вера Надеждовна за окно поглядывала вначале радуясь: солнышко прогревало тишину, по двору бродил какой-то мальчишка, лет пятнадцати, не из соседских, незнакомый, и как-то странно посматривал на здание, словно что-то или кого-то искал.

Она занималась своими делами - писала, говорила, звонила, - снова поглядывала на улицу и опять видела парнишку - его тоненькое пальтецо, серую ушанку и растоптанные, какие-то казенные, ботинки.

Может, он бы так и не решился войти в Дом, его подтолкнула непогода.

Стеганула снежная крупа, дунул ветер, лужи вмиг покрылись льдом, солнце исчезло, а небо придавило землю мохнатыми, грузными тучами.

Вера Надеждовна увидела, как мальчик на что-то решился, двинулся к входной двери, и вышла в коридор, пошла ему навстречу.