Валентина Мишанина - Ворота времени (Повесть и рассказы)

- Мам, неужели сама?..

В ответ та только тяжело вздохнула. Затем сполоснула водой руки, взяла чистое ведро и, выходя, сказала ребятам:

- Не мешкайте, давайте поскорее, пока не остыла - шкуру снять надо.

Вскоре селянка была готова. Когда стали садиться за стол, Вася куда-то исчез. И я не слезала с печки. Не хочу есть Рогача.

На столе уже дымилась паром селянка. От вкусного запаха у меня закружилась голова. Я спустилась с печки, выхватила со стола кусок черного хлеба и мигом юркнула обратно.

Федя сбегал за бабушкой, и теперь мы ждали ее прихода. Вот и она появляется с внуками Ленкой и Андрейкой. С шутками-прибаутками она устраивает за стол малышей, потом садится сама.

- А кто же зарезал? - обвела всех взглядом бабушка. - И мужиков не видно.

- Как так не видно? Вот Федя, а Вася куда-то запропастился. Он у нас теперь все сам делает. Да и ростом - как столб для ворот, - весело говорила мама и старательно дула на ложку с горячей селянкой.

К вечеру к нам зашла Маня Длинная. Она жила напротив нас, через дом от Тихони. Работала она заготовителем, собирала для государства сливочное масло. Из разговоров матери и ее подруг я слышала, что она безбожно обвешивает всех подряд и никто не смеет сказать ей об этом в лицо. Мы ее тоже не любили. Мать к ней не ходит, но она сама в неделю раза два обязательно к нам наведается. И каждый раз начинала придираться ко всем по разным мелочам. Мама или все превращала в шутку, или ласково успокаивала ее, мол, людей без грехов не бывает и прочее. Когда она уходила, мама называла ее "самодуркой". Почему бы не сказать это ей в лицо, думала я.

Вот и сегодня открывается дверь, одной ногой она ступает через порог и басовито спрашивает вместо приветствия:

- Не соскучились?

Мне хочется ей ответить: "Нет!" Но мама приветливо улыбается:

- Проходи, проходи. Вовремя ты пришла. Сейчас я тебя селяночкой буду потчевать.

- Не откажусь, не откажусь, - показывает свои желтые зубы Маня Длинная и по-хозяйски располагается за столом. Приняв из рук матери миску, она принимается за еду, вкусно причмокивая губами.

Мама и ей поведала, что барана зарезал не кто иной, как Вася.

- Силище-то, милая, силище! Быка свалит. Все один сделал...

Я думала: и хорошо, что Васи нет дома, он бы, наверное, не выдержал такое.

Когда Маня Длинная ушла от нас, я спросила маму: зачем она сказала неправду о Васе. Она рассмеялась и говорит:

- Пусть знает Длинная, что и у нас в доме появился мужик. И что мы теперь никого не боимся, даже самой Длинной Мани.

- А бабушке зачем солгала?

- Бабушке? - посерьезнев, пожала плечами мама. - Просто так. Она все равно не поверила бы, что я сама... Она же до сих пор считает меня ребенком. А маленькой я была совсем другой...

КАК СВАТАЛИ МОЮ МАТЬ

В тот вечер мы как обычно сидели за столом и ужинали. В сенях послышались шаги, потом долго шарили по двери, видимо, искали ручку, и вот наконец из темноты вынырнула неказистая фигура Миколя Горбуна. Он поздоровался у порога и, обводя глазами избу, прошел к лавке, что стояла у голландки. Мама пригласила его к столу, но он отказался. И, потоптавшись у лавки, словно не смея опуститься на нее, обратился к матери:

- Я ведь, Анна, по делу к тебе.

Мать отложила ложку и спросила спокойным голосом, что у него за дело. Подошла к нему, и они вместе сели на лавку.

Никто не обратил на Горбуна особого внимания, мы были заняты едой. И все же нет-нет да кто-нибудь из нас и покосится в его сторону. Мне не надо было коситься, он сидел прямо напротив меня, и я могла смотреть на него сколько угодно. Я усердно рассматривала его горбатую спину и думала про себя: как же он ложится спать на спину? Шепотом спросила об этом Ольгу. Но та вместо ответа больно ущипнула меня за бок. У меня аж слезы выступили на глаза. Про себя прикинула, обидеться, бросить ложку - голодной останешься, и я снова потянулась ложкой за щами в общую миску, усмирив свою обиду.

В это время послышался мамин смех. Сидящие за столом устремили на нее удивленные взгляды. Смех у матери был необычный, так она могла смеяться только от неловкости.

Миколь чуть опустил голову, его черный чуб навис над лбом. Ложки наши перестали стучать по алюминиевой миске, и в наступившей тишине мы услышали, как Миколь говорил полушепотом:

- Ты думаешь, детям хуже будет вместе? У меня силы еще хватит, прокормим, вырастим без нужды...

- Ой, Миколь, перестал бы уж. Глянь, и дети слушают, - недовольно отмахнулась мама, спрятав улыбку.

- Эх, Анна, неужели думаешь, не угожу твоим детям, да я... - он не нашел нужного слова и в сердцах тяжело вздохнул.

Я переводила взгляд с матери на Миколя и обратно. Пыталась понять, о чем они так неспокойно говорят. А когда я посмотрела на братьев и на Ольгу, мне стало не по себе. Вася исподлобья поглядывал на Миколя, как молодой бычок, у которого зачесались рожки. Федя тоже перестал хлебать щи и сердито грыз конец деревянной ложки. Ольгины серые круглые глаза выглядывали из-под густых бровей насмешливо и злорадно. Казалось, она видела своего врага в грязной луже, и это ее радовало. По их лицам я поняла, что Миколь Горбун пришел к нам не с добром.

Мать хоть и делала вид, что слова Горбуна ее мало трогают, все же заметно было, как она волновалась. Она сплела пальцы рук и ломала их до хруста. Но неожиданно опять расплылась в улыбке:

- А что, Миколь, давай детей спросим, выдадут они меня замуж или нет? Ведь без их согласия я все равно не решусь на это.

Миколь дернулся с места, поднялся и как-то неестественно выпрямился, растерянно похлопал грустными бараньими глазами, слова не успел вымолвить, как мать обратилась к нам:

- Как, дети, выдадите меня замуж за дядю Миколя?

Мы разинули рты.

- Ты что, спятила? - наконец выпалил Вася, нижняя губа его смешно задергалась. - Разве ты девушка, чтобы замуж выходить!..

- А чего глядишь, давай выходи, - усмехнулась Ольга и зыркнула глазами в сторону Миколя. - Больше только домой не показывайся.

- Ха, жаних! - ударил в ладоши Федя и захихикал так, что не разобрать было - смеялся он или плакал.

Я слушала и удивлялась: как они смеют так грубить матери! И еще больше удивилась, когда увидела, что; вместо того чтобы отругать их, мама ласково улыбалась. Старшие что-то уловили в ее улыбке, и их лица постепенно смягчились.

- Видишь, Миколь, не выдают, - повернулась она к гостю: - Ты поискал бы помоложе да без такой оравы. А то у тебя трое, у меня четверо, поселим вместе и будут мутузить друг друга.

Миколь переминался с ноги на ногу, затем вытер шапкой, зажатой в руке, лоб и открыто посмотрел на нас. В его глазах было столько отчаяния и боли, что мне стало жаль его.

- Хорошие слова говоришь, Анна, - покачал он головой: - "Иди найди помоложе, без такой оравы..." Да ты-то хоть не насмехайся надо мной. Кто пойдет за урода, за проклятого богом?! - Он замолчал, не в силах говорить больше, кадык на шее задвигался, одну руку он так прижал к груди, словно хотел вытащить оттуда занозу. И в сердцах вымолвил: - Не жене, а мне, черту горбатому, надо было ноги вытянуть. Второй год сам мучаюсь и детей мучаю. И в детский дом ни одного из них не могу отправить, тогда сам себя перестану считать человеком.