Луиза Олкотт - Маленькие женщины

Мечтой Джо было совершить что-нибудь замечательное; что именно, она пока не имела понятия, но надеялась, что это подскажет ей время. А пока она считала величайшим несчастьем своей жизни то обстоятельство, что не может читать, бегать и скакать верхом столько, сколько ей хочется. Вспыльчивость, острый язык, беспокойный дух вечно навлекали на нее неприятности, и вся ее жизнь представляла собой непрерывную череду взлетов и падений, которые были одновременно и комическими и трогательными. Но работа в доме тети Марч была именно той жизненной школой, в которой нуждалась Джо, а мысль о том, что она сама зарабатывает себе на жизнь, делала ее счастливой, несмотря на вечное "Джозе-фина!".

Бесс была слишком робкой, чтобы учиться вне дома; ее пытались посылать в школу, но она так страдала, что попытки пришлось оставить. Она занималась дома под руководством отца, и даже теперь, когда он ушел на войну, а мать посвятила всю свою энергию и умение деятельности Общества поддержки армии, Бесс продолжала добросовестно учить уроки и старалась изо всех сил. Она была очень хозяйственным маленьким существом и помогала Ханне поддерживать в доме чистоту и порядок и при этом никогда не думала ни о какой иной награде, кроме любви. Долгие спокойные дни проводила она без скуки и праздности, так как ее маленький мир был населен воображаемыми друзьями, а сама она по натуре была трудолюбива как пчелка. У нее было шесть кукол, которых каждое утро нужно было разбудить и одеть, так как Бесс все еще оставалась ребенком и по-прежнему горячо любила своих подопечных. Среди них не было ни одной целой или красивой; когда старшие сестры с возрастом переставали поклоняться этим идолам, Бесс принимала отверженных на свое попечение, ибо Эми не желала иметь ничего старого или некрасивого. Но Бесс лелеяла их всех еще нежнее именно по этой причине и устроила настоящий приют для увечных кукол. Никакие булавки не впивались в их тряпичные тела, никакие резкие слова или удары никогда не обрушивались на них, никакое невнимание со стороны хозяйки никогда не печалило сердце самой уродливой из них - все были одеты и накормлены, окружены заботой и осыпаны ласками с нежностью и любовью, которым не было конца. Одна из таких отверженных представительниц кукольного рода прежде принадлежала Джо и на исходе своей бурной жизни оказалась в плачевном виде в мешке с лоскутками. Из этой мрачной богадельни бедняжка была спасена Бесс и поступила в ее приют. У куклы не было верхней части головы, поэтому Бесс надела на нее аккуратную маленькую шапочку, а отсутствие рук и ног скрыла, завернув ее в одеяло, и предоставила этой неизлечимой больной лучшую из кукольных кроваток. Я думаю, что если бы кто-нибудь узнал о том, какой нежнейшей заботой была окружена эта кукла, это несомненно тронуло бы его сердце, пусть даже и вызвало бы улыбку. Она приносила кукле букетики, читала ей вслух, выносила ее подышать свежим воздухом, спрятав под пальто на груди, пела ей колыбельные и никогда не ложилась спать без того, чтобы не поцеловать ее замаранное личико и не шепнуть ласково: "Надеюсь, ты хорошо будешь спать в эту ночь, милая моя бедняжка".

У Бесс, так же как и у остальных, были свои огорчения, и будучи не ангелом, но обычной девочкой, она часто "поплакивала", как выражалась Джо, из-за того, что не могла брать уроки музыки и играть на хорошем фортепьяно. Она так глубоко любила музыку, так усердно училась, так терпеливо играла гаммы на позвякивающем старом инструменте, что казалось, кто-то (без всякого намека на тетю Марч) должен был обратить на это внимание и прийти ей на помощь. Никто, однако, не сделал этого, и никто не видел, как Бесс порой вытирала слезы с пожелтевших клавиш, когда из-под ее пальцев раздавались фальшивые звуки. За работой она всегда распевала как птичка, никогда не отказывалась поиграть для матери и сестер и изо дня в день с надеждой повторяла себе: "Я знаю, что получу хорошее фортепьяно, если буду хорошей".

Много есть таких Бесс на свете, робких, тихих, сидящих по своим уголкам и живущих для других так радостно, что никто не замечает их самопожертвования, пока маленький сверчок за печью не перестанет стрекотать и присутствие чего-то милого, солнечного не завершится, оставив за собой лишь тень и молчание.

Если бы кто-нибудь спросил Эми, что досаждает ей в жизни больше всего, она, ни минуты не раздумывая, ответила бы: "Мой нос". Когда она была младенцем, Джо случайно уронила ее в ведерко с углем, и Эми упорствовала в том, что это падение навеки испортило ее нос. Он не был ни большим, ни красным, а просто немного приплюснутым, но никакое усердное пощипывание не могло придать ему аристократическую форму. Никто, кроме нее, не обращал на это внимания, и нос очень старался вырасти, но Эми глубоко переживала отсутствие греческого носа и покрывала целые листы бумаги изображениями прекрасных носов, чтобы утешиться.

"Маленький Рафаэль", как называли ее сестры, обладал явными способностями к рисованию. Больше всего она любила изображать цветы, придумывать и рисовать фей и иллюстрировать книжки необычными образчиками живописи. Учителя жаловались, что, вместо того чтобы решать задачи, она рисовала на своей грифельной дощечке животных, на чистых страницах ее географического атласа появлялись копии карт, а карикатуры самого смехотворного свойства вылетали из ее учебников в самые неподходящие моменты. Она справлялась с учебой как могла и умудрялась избегать замечаний благодаря своему образцовому поведению. Одноклассницы любили ее за спокойный нрав и счастливый дар завоевывать симпатию без усилий, а присущая ей некоторая манерность даже вызывала большое восхищение, так же как и ее разнообразные таланты, включавшие кроме умения рисовать еще и умение играть двенадцать разных мелодий на фортепьяно, вышивать тамбуром и читать по-французски с неправильным произношением не более двух третей всех слов. Она имела обыкновение жалобно сообщать: "Когда папа был богат, мы делали то-то и то-то", что было очень трогательно, а ее "умные" слова, которые она так любила употреблять, были, по мнению прочих девочек, "совершенно изысканными".

Эми была на верном пути к тому, чтобы сделаться избалованной, так как все потакали ей и ее мелкое тщеславие и эгоизм росли как на дрожжах. Впрочем, одно обстоятельство все же несколько умеряло ее самомнение: ей приходилось донашивать одежду двоюродной сестры. А так как мама Флоренс не имела ни капли вкуса, то Эми глубоко страдала, надевая красную шляпку вместо синей, некрасивые платья и аляповатые переднички, которые к тому же были не впору. Вся одежда была добротной, хорошо сшитой, мало ношенной, но Эми, с ее художественным вкусом, была в отчаянии, особенно в эту зиму, когда ее школьное платье оказалось мрачного темно-фиолетового цвета в желтую крапинку и без какой бы то ни было отделки.