Людмила Пивень - Ферма кентавров

Шаг за шагом продвигались мы к дому.

Снова я очнулась от полудрёмы, когда ветка, согнутая по пути Боргезом, хлестнула меня по лицу. В пепельном свете пасмурного вечера числа на циферблате электронных часов были едва различимы.

17.23.

Можно было выходить. И я тут же напрямик повернула туда, где, как чувствовала, должна проходить симферопольская трасса. Напролом, не подумав о лучшей дороге.

Снова лес осыпал нас холодным дождём, но мне уже не было холодно.

Стемнело совсем.

Мы шли, мы шли, и в синем сумраке я не заметила сразу, что деревья впереди поредели, подняла глаза только тогда, когда Боргез насторожился.

Между ветками горели огни. Одни, фары машин, двигались. Другие, неподвижные, явно светились в окнах домов.

С опушки стало видно бледное зарево на горизонте. Это мог быть только Бахчисарай.

Боргез начал пастись, ещё бы, с утра не ел! Я пожевала ягод шиповника, хоть голодной совсем не была.

Когда он утолил голод, я потянула верёвку:

— Давай, маленький! Нам пора!

Вскарабкаться ему на спину мне удалось только с третьего раза. Хорошо ещё, что Борька терпел мои неудачные попытки, стоял смирно, как будто был он деревенским мерином, а не чистокровным жеребцом.

Мы поехали — где шагом, где, чтобы согреться, коротким галопом. Поехали домой.

Домой… Я только сейчас подумала о том, о чём давно было надо подумать. Мы же возвращались прямиком в Яблоневое. Там-то нас и ждут… Но, с другой стороны, дорога на Ай-петринскую яйлу, пустынную, изрытую пещерами высокогорную равнину, где из человеческого жилья — только военные части и домики лесников, куда поздней осенью и зимой не добраться без вертолёта, где крымские конокрады прячут порой лошадей, тоже проходит мимо нашего села…

Меня мягко качало на спине жеребца, спать хотелось просто невыносимо, так, что невозможно думать. И я приняла простое решение: еду пока в Яблоневое, а там посмотрю, что буду делать.

Сразу стало легко на душе.

А потом произошло что-то странное: вроде бы я не спала, но действительность стала изгибаться и растягиваться, почему-то привиделось солнце, море и пляж, а потом рядом непривычным для него спокойным галопом поскакал Карагач с Машкой на спине… Потом я очнулась — снова ночь, темно, сыро, мы с Боргезом одни.

Минуя окраину какого-то села, я увидела полупрозрачные очертания ещё одного знакомого человека верхом на крупной серой лошади. Призрак прошел через белые развалины коровника, поравнялся со мною и я узнала его. Это был тот самый Николай Зуенко, которого мы с Веркой видели убитым. Только был он сейчас молодым, как на фотографии в альбоме тренера.

Он, обходя меня на галопе, улыбнулся — хорошо улыбнулся, по-дружески — и я обрадовалась, что смерти, оказывается, нет, а если даже она есть, то не навсегда…

Снова и снова возникали полупрозрачные видения разных всадников, знакомых и незнакомых, и, проскакав мимо нас с Боргезом, уходили в ночь. Нет, это были не сны, я же не падала с жеребца, я объезжала сёла, отмечала направление, чётко видела сквозь призрачных конников деревья и кусты, канавы и ставки, заросшие тростником… Страшно тоже не стало, потом, уже после, я, конечно, думала, что каждый нормальный человек испугался бы, но тогда, ночью, в полях, всё это было в порядке вещей.

Когда мы по широкой дуге, полями, обогнули Бахчисарай, Боргез начал торопиться и здесь же перестали появляться призрачные всадники. Жеребец чувствовал, что с каждым шагом мы приближаемся к ферме, и мне приходилось сдерживать его. Хоть мы ехали по знакомым местам, я боялась пускать его кентером в темноте. А он — он слушался меня так, как не слушался почти никогда раньше. Это было как подарок и я не знала, чем за такой подарок отплатить.

Яблоневские огни я узнала издалека и даже заметила на горе зарево огней нашей фермы.

Мой золотой Боргез страшно расстроился, когда вместо того, чтобы двигаться к свету и теплу, мы повернули на Биюк-Тау.

На этой горе были пещеры, и в одной из них, неглубокой, вроде грота, я привязала к камню Боргеза и объяснила как могла, что бояться не надо и я скоро прийду. А сама расчесала волосы пальцами, вытерла кроссовки травой и пошла в село.

Если Владимир Борисович приехал, можно и нам с Боргезом возвращаться. Всё будет в порядке, тренер прикажет Костику расторгнуть продажный договор.

Если не приехал — попрошу Олега, чтобы спрятал нас в своём сарае.

А нет — уйду совсем. В лес. В горы. На Ай-Петри.

Я закричала:

— Борге-ез!

Мысленно закричала. Довольно легко промолчать, не выдав чувств. Не подумать — гораздо трудней.

Конь, которого водили в поводу, резко остановился и вскинул голову, глядя в мою сторону. Даже издалека узнала я это движение.

Он!

Теперь уже специально я изо всех сил мысленно позвала его:

— Борге-ез! Ко мне!

Рыжий жеребец в тёмной попоне встал на дыбы. Человек откинулся назад, пытаясь удержать его. Рыжий выгнул шею, повернулся на задних ногах, подставляя корде или верёвке плечо. Маленькая человеческая фигурка присела к земле, потом, не удержавшись, опрокинулась на бок.

Я снова позвала, — и вот Боргез уже скачет ко мне по пахоте.

Это было чудо.

Я нашла его.

Он свободен.

Мы снова вместе и мы уйдём от погони.

Конечно, я знала, что так и будет, только не думала, что произойдёт всё так скоро и потом — я не привыкла ещё делать чудеса…

Проскакав полдороги, Боргез громко, звонко заржал. Так лошадь, потерявшая табун, зовёт своих. Я крикнула в ответ:

— Бо-орь-ка!

Он бешено рванулся вперёд, только комья тяжелой глины полетели из-под копыт.

Далеко, у серебристого фургона, возле подножия холма, поскользнувшийся в грязи конюх поднялся на ноги и побежал за жеребцом. По сравнению со скачущим Боргезом, человек едва переставлял короткие ножки, поэтому даже не сделалось страшно, что нас могут поймать.

Боль ушла — исчезла неизвестно куда.

Подскакав, Боргез чуть не сбил меня с ног. Толкнул мордой в грудь, торопливо, горячо дыша, обнюхал меня. Тонкие ноздри после бешеной скачки раздувались широко, делались почти квадратными. На нём была непривычная, чужая попона и ярко-синий недоуздок. На тонких ногах — бинты из которых сверху и снизу торчат стёганые толстые ватнички.

Теперь понятно, почему так легко он вырвался! Растяпа-конюх посмотрел, что жеребец ведёт себя смирно, и поленился одевать уздечку.

Никто не сможет удержать на недоуздке чистокровную лошадь, если она не играет, а решила вырваться на свободу.

Золотой жеребец топтался возле меня, взрывая ногами глинистую глубокую пахоту, успевшую напитаться водой и даже дважды наступил мне на ногу, чего прежде не случалось никогда. Он был рад, страшно рад, потому что нашёл Своего человека.