Марсель Паньоль - Слава моего отца (Детство Марселя - 1)

Отец слушал рассказы о его славных подвигах, не говоря ни слова, и, точно благонравный ученик, чистил дуло своего ружья длинной щеткой, "ершом", пока я уныло протирал гашетку и спусковую скобу.

Когда к полудню ружья были собраны, смазаны и натерты до блеска, дядя Жюль объявил:

- После обеда мы их испытаем.

* * *

Охотничий роман с продолжением длился весь обед и распространился уже на Пиренеи, поскольку речь зашла об охоте на серну.

- Берру я мой бинокль и что я вижу?

Поль из-за дяди Жюля забывал о еде, и мама с тетей после убиения двух серн попросили рассказчика прекратить на этом свое повествование, что ему только польстило.

Я ловко воспользовался перерывом, чтобы поставить вопрос, касавшийся лично меня.

С той самой минуты, как начались приготовления к охоте, я ни разу не усомнился в том, что отец и дядя возьмут меня с собой. Но ни Жозеф, ни Жюль не сказали этого прямо, и я не смел спрашивать, боясь получить решительный отказ; вот почему я подошел к делу окольным путем:

- А собака? Как же вы будете без собаки?

- Хорошо бы ее иметь, - вздохнул дядя. - Но где взять натасканную гончую?

- Разве ее нельзя купить?

- Можно, - ответил мне отец. - Но она стоит не меньше пятидесяти франков.

- Да это безумие! - воскликнула мама.

- Вот уж нет! - возразил дядя. - И, если бы добрый пес стоил всего пятьдесят франков, я бы не колеблясь его купил! Но за эту цену вы получите ублюдка, который упустит следы зайца и приведет вас к крысиной норе. Натасканная собака! Да она стоит что-то около восьмидесяти франков, а за иную гончую платят и пятьсот!

- Да и, кроме того, - сказала тетя, - что мы станем делать с пей, когда кончится лето?

- Нам пришлось бы потом продать ее за полцены. И вообще, - добавил дядя, держать собаку в доме, где есть грудной ребенок, очень опасно.

- А ведь правда,- встрепенулся Поль,- она может съесть братца Пьера!

- Не думаю. Но она может заразить ребенка какой-нибудь болезнью.

- Ангиной! - догадался Поль. - Я-то знаю, что ото такое. Но у меня она бывает не от собак, а от сквозняка.

Я больше не задавал вопросов: собаки не будет, это ясно. И, наверно, потому, что они рассчитывают на меня: разыскивать подстреленную дичь должен я. Мне этого не сказали, но ото явно подразумевается; незачем добиваться у них официального заверения в этом, особенно при Поле, который заявил, что хочет смотреть на охоту "издали", заткнув ватой уши, - совершенно недопустимое требование, тем более что оно может сорвать мои собственные планы.

Поэтому я благоразумно промолчал.

В три часа отец нас позвал:

- Идите сюда! И станьте за нами! Мы будем испытывать ружья.

Дядя Жюль крепко привязал папину пищаль к двум большим веткам, расположенным параллельно, и стал разматывать длинную бечевку; один конец ее был прикреплен к гашетке. В десяти шагах от пищали дядя остановился.

Прибежавшие мама и тетя заставили отступить нас еще дальше.

- Внимание! - провозгласил дядя. - Я вложил тройной заряд и буду стрелять из обоих стволов сразу. Если ружье взорвется, осколки его могут пролететь над самым ухом.

Мы сгрудились за оливами, поглядывая из-за них лишь краешком глаза.

Только мужчины героически отказались воспользоваться укрытием.

Дядя дернул бечевку. Мощный взрыв потряс воздух, и отец подбежал к скованному оружию.

- Оно выдержало! - крикнул он и радостно разрезал путы своей пищали.

Дядя открыл затвор и тщательно его обследовал.

- В полном порядке, - объявил он наконец. - Нигде ни трещин, ни расширения. Огюстина, теперь я ручаюсь за безопасность Жозефа: ружье прочное, ни дать ни взять артиллерийское орудие!

И, дождавшись, когда женщины, успокоившись, ушли, он тихо сказал отцу:

- Но не будем преувеличивать. Я, конечно, могу вас заверить, что до испытания ружье было в исправности. Но подчас случается, что именно в результате испытания ружейный ствол утрачивает свою прочность. Это риск, на который нужно идти. А теперь мы проверим, как располагается дробь при попадании в цель.

Он вынул из кармана газету, развернул ее и быстрым шагом направился к уборной по дорожке, обсаженной ирисами.

- У него живот болит? - спросил Поль.

Но дядя Жюль не вошел в маленький домик; укрепив четырьмя кнопками развернутый газетный лист на двери, он тем же аллюром вернулся обратно.

Дядя зарядил свое ружье одним патроном.

- Внимание! - крикнул он.

Приложившись, он секунду целился, затем выстрелил.

Поль заткнул уши и кинулся к дому.

Оба охотника подошли к газете; она была усеяна дырочками, как шумовка.

Дядя Жюль долго ее осматривал и как будто остался доволен.

- Дробь расположилась хорошо. Я стрелял из того ствола, что суживается у дула. На расстоянии тридцати метров, - что ж, отлично!

Он вынул из кармана другую газету я, развернув ее, сказал:

- Теперь вы, Жозеф.

Пока он укреплял на том же месте новую мишень, отец зарядил свое ружье. Мама и тетя, привлеченные первым выстрелом, спустились на террасу. Поль, спрятавшийся за смоковницей, выглядывал, заткнув указательным пальцем ухо.

Дядя пустился рысью обратно и сказал:

- Валяйте!

Отец прицелился.

Я дрожал за него, боясь, что он промажет; это покрыло бы нас позором и, по-моему, обязывало бы отказаться от участия в охоте.

Он выстрелил. Раздался мощный гул, и у отца при отдаче сильно дрогнуло плечо. Он не выказал ни волнения, ни испуга и спокойно пошел к мишени. Но я его опередил.

Заряд попал в середину двери, дробь усеяла всю газету. С чувством горделивого торжества я ждал, что дядя Жюль выразит свое восхищение.

Он подошел, осмотрел мишень и, обернувшись, сказал только:

- Не ружье, а лейка, так и поливает!

- Он попал в самую середину! - вступился я за отца.

- Что ж, неплохой выстрел, - снисходительно ответил дядя. - Но у летящей куропатки мало общего с дверью уборной. Теперь попробуем дробь помер четыре, номер пять и номер семь.

Они выстрелили еще по три раза, причем каждый выстрел неизменно сопровождался осмотром и замечаниями дяди.

Наконец он объявил:

- Напоследок мы дадим два выстрела крупной дробью. Держите приклад покрепче, Жозеф: я вложил полуторный заряд пороха. А дам попрошу заткнуть уши, потому что вы услышите удар грома!

Оба выстрелили одновременно; грохот был оглушительный, и дверь сильно затряслась.

Они подошли к мишени, улыбаясь, довольные собой.

- Дядечка, - спросил я, - а так можно убить кабана?

- Конечно! - воскликнул он. - Но при одном условии: попасть...

- ...под левую лопатку!

- Правильно!

Он сорвал обе газеты, и я увидел штук двадцать маленьких свинцовых шариков, которые впились в дверь.

- Толстое дерево, - сказал дядя. - Дробью его не прошибешь! Будь у нас пули...

Но пуль у них, к счастью, не было, потому что из-за расстрелянной двери мы услышали слабый голос. Голос робко спрашивал: