Марсель Паньоль - Слава моего отца (Детство Марселя - 1)

Я растерялся:

- А когда же это будет?

- В понедельник... послезавтра.

Это была обескураживающая новость; муки ожидания продлятся еще один день. Что делать? Я покорился, хоть и очень неохотно, но не возразив ни словом. Дядя Жюль объявил, что он с ног валится, до того сонный, и все пошли спать.

Когда мама подоткнула со всех сторон одеяло Поля, она поцеловала меня, пожелав спокойной ночи, и сказала:

- Завтра я дошью ваши новые индейские костюмы, а ты тем временем будешь делать стрелы. А к полднику у нас абрикосовое пирожное со сбитыми сливками.

Я понял, что, суля это пиршество, она хочет подсластить мое горькое разочарование, и нежно поцеловал ей обе ручки.

* * *

Но едва она вышла из комнаты, как Поль заговорил. Я не мог его разглядеть, мама погасила свечу. Голосок его звучал холодно и спокойно:

- А я знал, что они не возьмут тебя на открытие. Я лицемерно ответил:

- А я никогда и не просил. Детей на открытие охоты не берут.

- Ну и врун же ты! Я тогда сразу увидел, что все про колибри неправда. И я быстренько вернулся, стал под окошком и все слышал, что вы там говорили, и весь твой рев слышал. И даже как ты плел им, что мне нужно говорить разные враки. А я плевал на вашу охоту. Я очень боюсь, когда стреляют по-всамделишному. И все ж таки ты врун, а дядя Жюль еще больше врун, чем ты.

- Почему?

- Потому что это будет завтра. Я-то знаю. Сегодня после обеда мама сделала омлет с помидорами и положила в охотничьи сумки вместе со здоровой такой колбасой и сырыми отбивными, и хлеб, и бутылку с вином тоже. Я-то все видел. А сумки спрятали в стенной шкаф на кухне, чтобы ты не видел. Они уйдут рано-рано, а ты останешься с носом.

Это было безусловно достоверное сообщение. Но я отказывался верить:

- Так ты смеешь говорить, что дядя Жюль врет? Да я видел дядю Жюля в мундире сержанта! И у него есть орден!

- А я тебе говорю, что они идут туда завтра. И больше не говори со мной, я спать хочу.

Голосок умолк, а я остался один с глазу на глаз со своими сомнениями и ночью.

Вправе ли сержант лгать? Конечно, нет. Но тут я вспомнил, что дядя Жюль никогда не был сержантом, что я это выдумал в смятении чувств. И в памяти возникло другое, ужасное воспоминание...

Тогда же, после обеда, когда я сдуру сболтнул, что собираюсь обмануть Поля якобы ради его блага, дядя Жюль ловко этим воспользовался. Он во всеуслышание признал мою правоту, чтобы потом оправдать свою преступную комедию.

Я был подавлен таким предательством. А отец - ведь он ничего не сказал! Мой папа был молчаливым соучастником заговора против родного сына... А мама, моя милая мама, которая придумала утешительный крем из сбитых сливок... Я вдруг до того растрогался своей печальной участью, что тихо заплакал, и протяжный крик совы, звучавший вдали, нагонял на меня еще большую тоску.

Потом явилось новое сомнение. Поль иногда бывает настоящим бесенком; что, если он выдумал всю эту историю в отместку за мое вранье про колибри?

Все в доме как будто спали. Я бесшумно встал и тихонько, целую минуту, повертывал дверную ручку... Под дверьми других комнат я не видел не лучика. Я спустился по лестнице босиком; не одна ступенька не скрипнула. Свет луны помог мне найти на кухне спички и свечу. Несколько мгновений я колебался у двери рокового стенного шкафа. За этой бесчувственной деревянной доской мне откроются либо коварные козни дяди Жюля, либо вероломство Поля. Что бы там ни было, меня ждет удар...

Я медленно повернул ключ... Потянул к себе... Створка открылась на меня... Я вошел в поместительный стенной шкаф и поднял вверх свечу: они были здесь, две охотничьи сумки из рыжей кожи, с большими сетками. Они были набиты до отказа, и сбоку из каждой торчало горлышко запечатанной бутылки... А на полке, подле охотничьих сумок, - два патронташа, в которые я сам уложил патроны. Какой готовится праздник! Все со мне возмущалось, и я принял отчаянное решение: пойду с ними, им наперекор!

Тихо, как кошка, прошмыгнув к себе в комнату, я составил план действий.

Во-первых, не смыкать глаз: если засну, все погибло. Ни разу в жизни я не просыпался в четыре часа утра. Итак, не засыпать.

Во-вторых, приготовить одежду, которую я, по своей привычке, бросил где попало... Ползая на карачках в темноте, я нашарил носки и сунул их в свои полотняные туфли на веревочной подошве.

После довольно долгих поисков я нашел свою рубашку под кроватью Поля, вывернул ее на правую сторону и положил вместе со штанишками у себя в ногах. Затем снова улегся, гордясь принятым решением, и во всю мочь раскрыл глаза.

Поль мирно спал. Теперь перекликались две совы, через равные промежутки времени. Одна была где-то близко, наверно подле окна в листве большого миндаля. Голос другой, не такой низкий, но, по-моему, более приятный, доносился из ложбины. Я подумал: это, должно быть, жена отвечает мужу.

Тонкий луч лупы проникал сквозь дырку в ставне, и стакан на моем ночном столике поблескивал. Дырка была круглая, луч - плоский. Я решил попросить отца объяснить мне это странное явление.

Вдруг сурки на чердаке заплясали сарабанду; кончилось ото всеобщей свалкой, прыжками и визгом. Потом наступила тишина, типа, и я услышал через перегородку храп дяди Жюля, спокойный равномерный храп; так храпит либо очень честный человек, либо закоренелый преступник. А ведь он говорил: "По-моему, Марсель заслужил право участвовать с нами в открытии охоты". Да! Быстроногий Олень был совершенно прав: "у бледнолицых двойной язык".

И он имел наглость лгать мне "для моей же пользы"! Полезно, что ли, доводить меня до отчаяния? А я еще обнял его и прижал к сердцу, да как нежно!

И я торжественно поклялся в вечной ненависти к дяде Жюлю.

Потом мне вспомнилось молчаливое предательство отца. Однако я дал себе слово никогда не упоминать об этом прискорбном случае и быстро зашагал по дорожке, обсаженной кустарником без колючек, который нежно щекотал мои голые икры. Я нес длинное-предлинное, словно удочка, ружье, блестевшее на солнце. Мой пес, белый с огненно-рыжими подпалинами спаниель, бежал впереди, обнюхивая землю, и время от времени жалобно выл, и это было в точности похоже на заунывный крик совы; а вдалеке подвывала другая собака. Вдруг из-под моих ног взмыла огромная птица; у нее был клюв аиста, но оказалось, что это королевская куропатка! Она летела прямо на меня, стремительная и мощная. "Выстрел короля!" - мелькнуло у меня в голове. Я отступил на шаг, щелкнул курком: трах! В облаке перьев королевская куропатка стала падать к моим ногам. Я не успел ее подобрать - за нею летела другая и тоже прямо на меня. Десять, двадцать раз подряд удался мне "выстрел короля", к великому удивлению дяди Жюля; он как раз вышел из чащи, и у него было омерзительное лицо лгуна. Но я все же угостил его сбитыми сливками, отдал ему всех своих куропаток и сказал: "Мы имеем право лгать взрослым, когда делаем это для их же пользы". Потом я прилег под деревом и только собрался вздремнуть, как прибежал мой пес и вдруг забормотал мне на ухо. Он шептал: "Послушай, это они! Они уходят без тебя!"