Вера Панова - Володя

10

Он написал отцу, что матери плохо живется в Н., она болеет, устала, и чтобы отец прислал ей вызов и денег на дорогу. Деньги она отдаст, вернувшись в Ленинград и продав что-нибудь из мебели.

Отец отозвался довольно быстро. Письмо было раздраженное. Ленинград не санаторий, жизнь тут не приспособлена для поправки здоровья. В Н. первоклассные поликлиники и врачи, можно лечиться от чего угодно. Что касается усталости, то все устали, верно? Вообще самое лучшее - чтобы Володя не вмешивался в отношения отца и матери, сложившиеся так, а не иначе в силу причин, Володе не известных.

Володя ответил: хорошо, он не будет вмешиваться ни в чьи отношения; но просит отца прислать вызов лично ему, Володе, а он, приехав, уж сам займется делами матери.

Так как на это письмо ответа не было, он написал то же самое еще раз и послал заказным.

Тем временем уехал Ромка. У него в Ленинграде нашелся двоюродный дядька, он вызвал Ромку, - бывают же такие двоюродные дядьки, - и Ромка отбыл, разрываемый надвое восторженной преданностью Ленинграду и привязанностью к заводу, где было у него и счастье и горе, где он оставил родную могилу на опушке леса за аэродромом... Володя все ждал ответа от отца, а мать перестала ждать, уж ничего она больше не ждала хорошего.

К ней привязались разные недомогания, она старела, глаза потухли. Утром ей трудно было подняться с постели, она задыхалась от приступов удушья. По-прежнему носила Томочку в ясли и потом брела на работу, еле волоча ноги.

А Томочка стала славная, веселая, с ямками на розовом налитом тельце, ее прикармливали в яслях и давали витамины.

Володя решил ехать без вызова. Его бы не отпустили, никто и слышать не хотел, чтобы отпустить его в такой момент. Но, толкнувшись напрасно туда-сюда, он догадался поговорить с Бобровым, и дело уладилось. Возможно, оно уладилось бы и раньше, в других инстанциях. Бобров был не самой важной инстанцией; но он был тот человек, которому на вопрос: "Почему хочешь уволиться?" - Володя смог ответить: "Нужно мать перетянуть в Ленинград, она попала в переплет".

- В какой? - спросил Бобров. И у Володи хватило духу рассказать, в какой переплет она попала, а другим рассказывать почему-то не хватало духу, слова застревали в горле.

- Дома стены лечат, так говорят?.. - сказал Бобров. - Ладно, через денька два зайди, скажу чего делать.

Он был человек, которому мало того, что все рассказать можно, - он пойдет к начальству, к любому начальнику пойдет и скажет: "Надо, товарищи, отпустить парня. Надо, надо. Где можно войти в положение - надо входить. По-человечески, по-хозяйски, как угодно рассуждая - надо".

Каждому необходимо в трудную минуту иметь такого человека, как Бобров.

Володя так в него уверовал, что тут же написал Ромке: "Скоро буду. Как насчет работы? Постараюсь выехать дня через два, три". Но прошло полторы недели, прежде чем Бобров уговорил начальство, и еще столько же, пока наложили все резолюции и оформили увольнение.

- Ну, ни пуха ни пера тебе, - сказал Бобров, прощаясь, - не поминай лихом уральцев, напиши, как добрался и устроился, и Роме там привет...

- Вот, - сказал Володя, явившись к матери. - Еду.

Она вздрогнула и просияла, - его отъезд в Ленинград был светлым событием, внушающим надежды, теперь она и для себя будет ждать перемен.

- Ты же мне сразу напишешь?

- А как ты думаешь?

- Я так буду ждать твоих писем! - сказала она, глядя на него с доверием и обожанием, как девочка на взрослого.

В тот вечер они допоздна шептались - строили планы. Мать починила Володины вещи и уложила в рюкзак.

11

Он сел в поезд без билета, и сначала все шло благополучно, но потом контролер отобрал у него документы, а его самого сдал проводницам в офицерском вагоне, и двое суток Володя ехал, все время ожидая, что на следующей станции его высадят.

Только когда проехали Волховстрой и контролер явился и, не сказав ни слова, отдал документы, - Володя понял, что боялся зря, что его довезли до Ленинграда.

12

Старый дом на Дегтярной еще постарел за эти годы, стоял обветшалый, насупленный и ничем не приветил Володю, не заметил его приближения. Почти все окна были забиты фанерой; уцелевшие стекла перекрещены косыми крестами из бумажных полосок, пожелтевших до коричневого цвета, словно опаленных на огне. Это те клеили, что потом уехали или умерли.

На лестнице было черным-темно - ни зги. Но Володя помнил, что внизу пять ступенек и в каждом марше одиннадцать, и не прикасаясь к перилам поднялся на четвертый этаж.

Позвонил. Звонок не действует.

Постучал. И еще. Никто не отзывается.

Достав ключи, отворил на ощупь. В полном мраке вошел в пустую холодную квартиру.

Выключатель щелкнул, - свет не зажегся. Или перегорела лампочка, или выкрутили ее, или не было тока.

Шагнув, нащупал дверь и осветил ее зажигалкой.

Откуда висячий замок на двери их комнаты? Маленький висячий замок на кольцах. Они с матерью его не вешали, просто заперли дверь на ключ. У них никогда даже не было никакого висячего замка. И колец в двери не было.

Плясал огонек зажигалки.

Не та дверь? Ошибся?

Ну как же. Дверь та, передняя та. В этой квартире он жил сколько помнит себя.

Перочинным ножиком он расковырял дерево и вытащил одно из колец; дверь открылась. В их отсутствие кто-то входил, взломав дверной замок; а уходя, приладил висячий. Это не был грабитель, тот бросил бы все настежь, ему что; стал бы он, уходя, ввинчивать кольца и вешать замок.

Но комната пуста, как сарай. Все-таки те, что входили, вынесли все. Только мамину кровать оставили. На кровати спали, - постель не убрана. В подушке вмятина. Одеяло скомкано кое-как.

Кто-то здесь живет?..

Но заброшенность, царившая в комнате, но гулкий звук шагов, мертвенная пустота стен, иней в оконной нише - говорили: что ты. Кто может тут жить.

Окно забито фанерой. В фрамуге сохранились стекла с бумажными крестами: грязные, еле пропускали свет.

В чуть брезжущем свете Володя разглядел, что и одеяло и подушка с вмятиной покрыты слоем мохнатой пыли.

Старая пыль; такую тронь веником, - сворачивается в серый войлок.

Кто-то здесь жил без нас, давно.

Этот кто-то взломал дверь. Принес одеяло (это не наше, мы свои взяли) и стал жить. Пытался держать комнату в порядке: забил окно фанерой и осколки стекла смел в уголок, вон они лежат пыльной кучкой с мусором вместе.

А потом он, может быть, умер на этой кровати.

А те, что его хоронили, может быть, подумали: хозяин комнаты умер; для чего пропадать вещам? Возьмем их и будем ими пользоваться, пока мы живы.

Постель умершего они, должно быть, побрезгали взять.

Одно непонятно: зачем, все унеся, они вкрутили кольца и повесили замок.

Володя не был барахольщик, это меньше всего. Да на миру, как известно, и смерть красна: по дороге насмотрелся на разрушения, - что уж горевать о мебелишке. И не ахти какая та мебелишка была. Но все же в голове закружилось, как представил себе - приедет мать с Томкой, и ровным счетом ничего нет, кроме кровати...