Арсений Рутько - Пашкины колокола

Андрея и Сапунова усадили во главу стола, между стариками. Пашка, пристроившийся напротив, рядом с Люсик, не сводил с брата взгляда, лишь изредка мельком посматривая на других: все ли рады, как он?

Говорили прежде всего о войне.

Больше рассказывал Андрей, в его голосе звучала какая-то новая, незнакомая раньше Пашке сила.

Он слушал, разинув рот, и удивлялся: как не замечал прежде, что глаза у брата такие красивые! Но Анютка-то, должно, углядела с первой встречи - вон как льнет! Пристроилась позади, ухватила за плечо, будто кричит неслышно: "Мой! Никому не отдам!" Мамка, та просто светится сияет. И батя дымит махрой без конца, довольно оглаживает шрамистой рукой бороду: все ладно, все добрым чередом!

- Одно то, - убежденно говорил Андрей, - что нас, почти тысячу так называемых "политиков", временные выпустили из Бутырок без суда, показывает их слабость, бессилие! В "Окопной правде" не раз писано, что русский солдат голосует за мир ногами. То есть втыкает винтовку штыком в землю и бежит с фронта, из окопов, где иные мерзли, голодали и кормили вшей целых три года. Не из трусости бежит, нет! В чем, в чем, а в трусости русского не попрекнешь! Просто краешек правды ему просветился впереди... Царя нет, Советы...

Отставив пустую чашку, вступил в разговор Андреич:

- Тут, видишь, сынок, в чем сложность! Оттуда, с фронта, вам не все видно, как оно тут идет на самом-то деле. Ну, правильно, выбрали мы от всей трудовой Москвы свой рабочий Совет. От каждых пятисот кузнецов и прочих там кочегаров одного в этот Совет послали. Сидим мы там, шумим, а толку что? Чуешь, сын?

- Слушаю, батя!

- Я к чему веду? - продолжал Андреич. - Ну, собираемся мы в Московском Совете. А временные, гласные думские на все наши жалобы да требования плюют, как и до того плевали. Власть вся в их руках осталась. Даже восьмичасовой день никак выбить не можем! Как при Николашке Кровавом на богачей да на проклятую войну батрачили, так и теперь батрачим! Это дело? А ведь рабочему человеку без трудовой копейки не прожить, детей не прокормить. Да? Хочешь не хочешь, а заревет утром гудок, так и топочи к горну. Выхода простому человеку из тупика и не видно. Вот какая думка у нас сердце грызет, Андрей!

Поднял темную, заскорузлую руку и Гордей Дунаев.

- Верные слова, Андреич! Будто бы и есть видимость власти, и районные и Московский Советы выбраны, и завкомы, и профсоюзы. А как держали нас хозяева за глотку железной рукой, так и держат, дохнуть не дают... Слышно, будто и Ленина велено схватить и без суда на месте расстрелять! На это что ответишь?

Сидевшие за столом и стоявшие по сторонам согласно загудели:

- В самую сердцевину, Гордей!

- Как жили в тисках, так и живем...

- Просвету нет!

Тронув лежащую на столе руку Андрея, поднялся над столом Сапунов. Был он высок и строен, черные острые усики подрагивали на чисто выбритом худом лице. "Ишь успели все же в госпитале побриться", - подметил Пашка.

- Позвольте мне! - попросил Сапунов. - Хоть и новый я среди вас человек, а сказать слово и мне хочется...

- Давай, Николаич!

И все кругом притихли.

- Для начала о себе скажу, чтобы вы знали. Из крестьян я, из Калужской губернии. Ни земли у меня, ни лошади, всю жизнь на богатеев хребет гнул. Детишек четверо, мал мала меньше. Батька в годах, ворочать на всю семью ему не по силам... - Зорким, быстрым взглядом карих глаз Сапунов окинул слушателей. - Это я к тому говорю, чтобы доверие у вас к моим словам было... Ну, дальше. Отец Андрея насчет нашего безвластия верно выразился. Но и то вспомнить надо: такой бесчеловечный порядок на Руси веками укреплялся, и хозяева-заводчики да помещики за него всеми руками-клешнями держатся. Как такую глыбину сразу повалить? Мы же до сих пор порознь жили, каждый в своем углу от беды прятались, за свой нищий ломоть хлеба держались. Так ли, граждане-товарищи?

- В точку!

- Хоть и клянем мы войну на все лады, - с живостью продолжал Сапунов, - а многим она впервые глаза на жизнь пошире открыла! Народ-то она со всей России в одну кучу сгребла, в окопах одним огнем крестила, одной кровью мазала. А тут тебе и "Окопная правда", и "Солдатская" уму-разуму учат. Невольная думка в мозги лезет: ну, кому из нас война нужна, что она нам, кроме ран да смерти, несет?! Вон сколько их, колченогих воинов, по Москве ковыляет!

- Правду-матку служивый режет! - подал кто-то голос от двери.

Сапунов помолчал, внимательно поглядывая кругом.

- Так что же? - выпрямившись, возвысил он голос. - Вот Андреич насчет безвластия Совета рабочих депутатов жаловался. А ведь неправильно это, дорогие! Потому что как раз Московский Совет и вызволил нас из бутырской каталажки. Перед городским головой Рудневым и перед начальником военного округа Рябцевым, не теряя минуты, за нас боролись. В камеру к нам комиссия от Совета с товарищем Смидовичем являлась, и наши депутаты в Совете побывали. Комендант Бутырок Галкин, на что, рассказывают, лютый мужик, а и тот слезно упрашивал: "Прекратите, будьте добренькие, голодовку!" Ну, а мы на своем. И ежели бы не ваш Совет рабочих депутатов, Андреич, многим из нас пришлось бы помереть в Бутырках, не видя света и воли. Так что о бессилии вы зря, отец. Сила наша - в сознании правоты нашей, вот что скажу.

Слушали Сапунова, словно завороженные и словами его, и звонким и в то же время суровым голосом. С торжеством оглядев собравшихся, Сапунов расстегнул кармашек унтерской гимнастерки, достал оттуда бумажный листок.

- Если желательно послушать, я прочту, что мы из Бутырок писали, когда решили на голодовку встать. Как вы?..

- Читай, читай, служивый!

- Ну вот... Написали мы так: "Требуем немедленного освобождения. Если в течение двух дней не последует освобождение, то мы решили умереть, но виновными себя не признаем, так как сам наш арест есть не что иное, как контрреволюционный удар по демократии. Посему для нас свобода или смерть - один выход!" Вот, значит, москвичи-товарищи, какое было наше твердое решение. Поняли теперь? Если бы не Совет...

Не договорив, устало махнув рукой, Сапунов опустился на свое место рядом с Андреем. Пашка смотрел на бывшего унтер-офицера восторженными глазами. Вот, значит, какие они там собрались, все вроде Андрюхи!

Мамка протягивала Сапунову дымящуюся чашку чая.

- Испей, миленький! Сил-то у тебя после голода, видно, чуть-чуть осталось. Аж побелел весь. Пирожка моего откушай, с любовью пекла.

Сапунов принял чашку чая и, испытующе поглядывая кругом, закончил:

- Последнее мое слово к вам будет такое. Вот чуток оправятся ребята в госпиталях, и считайте, Андреич, что все, как один, придут на помощь Совету!

- С пустыми-то руками? - поинтересовался Дунаев. - У Рябцева... у него под началом, сказывают, до ста тысяч штыков да сабель. А у вас что? Иль, может, рогатки у Пашкиной ребятни взаймы попросите? Ась?