Арсений Рутько - Пашкины колокола

- Все с подковырками, дядя Гордей? - усмехнулся Андрей. - Ох и ехида ты! А ведь как загорится, первый вместе с нами в огонь бросишься! Угадал, а?! - Он чуть помолчал и уже серьезно продолжал: - Нет, с голыми руками нам никак их не одолеть. Но ведь в Кремлевском арсенале оружейного запаса-припаса не на одну - на две-три революции хватит. И стоит в Кремле полк, в котором много нашего брата, большевиков. Во главе полка тоже большевик Берзин. В Бутырках-то и из того полка сидят, от них знаем!

- У нас, на Михельсоне, ребята болтают, - вмешался в разговор Саша Киреев, - еще с февральской поры по разным закутам немало и винтовок и карабинов попрятано.

- Слышь, дядя Гордей? - засмеялся Андрей.

Вмешался в разговор и Егор Козликов:

- А если пошарить на вокзалах по запасным путям, там не один десяток груженных оружием вагонов сыщешь, зеленого семафора на фронт ждут.

- Вот оно и оружие, дядя Гордей! - подхватил Андрей.

Не думая об опасностях, которые принесут людям будущие сражения, Пашка с восторженной радостью поглядывал на всех. Взгляд его скользнул по лицу Люсик, и мальчишку поразило выражение застывшей на нем задумчивости и печали.

- Вы что невеселая, Шиповник? - шепотом спросил он. - Ведь как все здорово оборачивается!

Люсик наклонилась, шепнула Пашке в самое ухо:

- Так ведь кровь прольется, Павлик. И еще я все про Владимира Ильича да про Елену Дмитриевну думаю, как им сейчас в Питере тяжело. Временные хотят убить Ленина, целыми отрядами его разыскивают. Значит, и всем старым большевикам там трудно. Вот что беспокоит, милый...

- Да разве наши дадут таких людей в обиду?! - удивился Павлик.

- На это и надежда...

Разговор у Андреевых затянулся за полночь, и уж после того, как стрелки ходиков переползли за двенадцать, гости стали один за другим расходиться. Уходили незаметно, не прощаясь, чтобы не мешать беседе.

Еще в начале вечера Пашка по приказу отца распахнул дверь во двор дышать от табачного дыма нечем. Теперь, когда в полуподвале стало просторнее, со двора потянуло холодной дождевой сыростью, и Пашка прикрыл дверь. Выглянул на лохматое низкое небо, послушал лай волкодава - за гомоном голосов его раньше и слышно не было. Пожалел Пашка, что нет Лопуха: косточек бы ему сегодня набралось порядочно. А с волкодавом заводить дружбу он и не пытался, вышло бы вроде предательства.

Самыми последними уходили Люсик с Алешей, а за ними Сапунов. Перед прощаньем Люсик не вытерпела, похвалилась:

- Знаете, Андрюша, как здорово пошло у нас дело с заводским кружком. Ребята изо всех цехов тянутся. Только вот беда: михельсоновский управляющий после питерского расстрела снова себя в силе почувствовал. Пытается выжить кружок из завкома.

- Ну, вот вам моя рука, Люсенька! Прижмем этих гусей, поможем! Мы и на завод, и в завком своих парней подбросим. Мы им завернем гайки, кровососам!

- Вот и славно, - улыбнулась Люсик. - Заранее благодарю за ребятишек. Вы знаете, Андрюша, такие есть способные, не хуже вашего Павлика...

Сапунов посидел еще минут десять, разговорился с Пашкиной мамкой.

- Мы ведь вроде по родной земле соседи с вами, Николаич, - сказала она. - Что Брянщина, что Калуга рядышком.

- Да, соседи - вроде родня! - согласился Сапунов, всматриваясь в лицо матери. - Как-то мои там? Три года не видел. Как призвали в четырнадцатом, так и все. Отпуск по уставу полагался бы, да не в почете я у начальства. То на губу посадят, то по тюрьмам мытарили!

- Ну, теперь-то поедете, свидитесь, - попыталась утешить мать.

Худое лицо Сапунова напряглось, туже стиснулись под черными усиками тонкие губы.

- Навряд ли скоро. - Он озабоченно покачал головой. - Дел тут - гора высокая! Вот-вот революцию поднимать, как мне в такую пору фронтовых друзей-побратимов бросать, мамаша?

- Неужто не поедете? - воскликнула мать.

- Кто знает... - Сапунов пожал плечами. Он снова расстегнул кармашек гимнастерки, достал сложенный треугольником листок. Улыбнулся печально и смущенно. - Вот, - будто признаваясь в чем-то тайном, сказал он. - Еще в Двинской тюрьме написано. Если не суждено повидать родных... Всякое ведь может случиться...

Рука, державшая развернутый исписанный листок, чуть заметно дрогнула.

- Письмо им, что ли? - спросила мать.

- Ну да... Вдруг не доведется свидеться. Ишь как истерлось. Вот что я им написал: "Все может быть, дорогие мои родные, но что делать. Если погибну, то помните, дети, что отец ваш весь свой век боролся за поруганные права человека и погиб, добывая свободу, землю и волю..."

Пашка, мамка и даже Андреич всматривались в лицо Сапунова с жалостью и страхом, а он аккуратно сложил письмо и спрятал.

- Убьют, а какая-нибудь добрая душа найдет и пошлет семье. Пусть и с того света, а все родная весточка. - Он резко провел ладонью по лицу и встал. - Однако загостился я у вас, дорогие. Пора. Ты, Андрей, проводил бы меня, а? Не москвич я, плутать стану... Вам, мамаша, за ласку и за угощение спасибо сердечное!

Пашка пошел с Андреем провожать Сапунова. Трое они долго брели по пустым, темным улицам к Озерковскому госпиталю. Бывшие солдаты обсуждали, что делать завтра и послезавтра, а Пашка шагал молча и думал о них, примерял к ним давно полюбившееся пушкинское слово: "Вот они какие, витязи!"

23. НАКАНУНЕ

В эту ночь, впервые за долгий-долгий год, Пашка снова ночевал в своем закуте не один. Напротив посверкивал в темноте красный светлячок самокрутки.

Братья переговаривались шепотом, чтобы не тревожить отца и мать. Пашка приставал к брату с расспросами о войне, о летающих, словно диковинные птицы, аэропланах, об одетых стальными листами машинах, которые гусеницами ползут по земле, по окопам, давят солдат, как червяков. А Андрей интересовался заводскими делами, кого из ребят забрали в армию или за непокорство и дерзость упрятали в полицейскую клоповку.

Мать тихонько звенела посудой, убирая со стола. Раза три подходила к спальному уголку сыновей, отводила в сторону занавеску и спрашивала ласковым шепотом:

- Все не спите, ненаглядки мои? Да ведь утро скоро.

Андрей вставал, обнимал мать, отводил к кровати, где уже либо спал, либо притворялся спящим, похрапывая, отец.

- Да ложись ты, маменька, - уговаривал Андрей. - Устала же...

- Мне бы, сынонька, на веки вечные такую сладкую усталость! счастливым смехом смеялась в ответ мать.

Наконец, когда на Серпуховской каланче пробило три, угомонилась и мамка. Гася о край койки окурок цигарки, Андрей широко зевнул.

- Ах, Арбузик, Арбузик, до чего же хорошо поспать не на тюремных нарах! Нас с Сапуновым еще в Двинске полгода по гауптвахтам да тюремным камерам мытарили. Давай кончай болтать. Завтра дел - не знаешь, с чего и начинать...

- Ладно, братка! - согласился Пашка. - Только еще последний вопрос. Можно?