Ирина Сабурова - О нас

... -- Я понимаю -- говорил Юкку знакомому сотруднику Остинформа -- что советским агентам проникать сейчас на Запад так легко, как никогда. Так же легко, как неимоверно трудно в обратном направлении. В работе обеих разведок неравенство полное, все преимущества на стороне советской. Даже и маскировки никакой не нужно. Либо человек ругает советскую власть за то, что претерпел, якобы -- либо заявляет, что он вообще беспартийный и ему бы зарплату побольше, а на все остальное наплевать. Словом, обыватель или жертва -- вот и вся "легенда" подосланного эмигранта. Но с какой стати Берте, если бы она была агенткой, не скрывать, что была убежденной коммунисткой, осталась такой же в лагере, и если теперь на Западе, то только из-за оппозиции еще родителей Сталину, а вот если бы к власти пришел оппозиционер, Лев Троцкий, скажем, или фигурально выражаясь ее отец или она -- то все было бы в порядке: именно для них, честных коммунистов, разумеется, ни для кого другого... Какая агентурная работа, скажите, вяжется с такой логикой? Ведь это такая же нелепица, как и то, что человека с подобными взглядами посадили здесь на антисоветскую пропаганду! Но это уже -- западная логика ...

-- А я вам советую все таки подальше. В чем дело вы не знаете, а сами можете быть скомпрометированы. Лучше держаться в стороне, пока не выяснится ...

О Берте Штейн поговорили недолго: опасная тема.

У Берты прекратились не только телефонные звонки. Многие знакомые стали просто переходить на другую сторону улицы, или отворачиваться, чтобы не быть вынужденными поздороваться.

Что ж, надо примириться с опалой. На-днях опять прислали статью из одного журнала обратно -- намек на нежелательность ее сотрудничества. Резиновая стенка -- бей, сколько угодно. Но спасает крупная газета, где все таки удалось удержаться. Редактор участливо расспрашивает, но объяснить и он не может -- или не хочет.

Но Юкку упрямо мотал головой. "Ползучие люди"! "Как бы чего не вышло! Лучше держаться в стороне, раз отшатнулось начальство! Мы -- маленькие люди и знать не можем! Нас это не касается, -- а осторожность не мешает!" -формулы, которых он совершенно не выносил. Взвесив все "за" и "против" он решил, что засланной агенткой Берта быть не может -- почти, какую то крохотную возможность дьявольского умения надо все таки оставить, допустим; но против этого на другой чашке весов трусливый, подлый, не по убеждению, а по страху -- бойкот "ползучих". Американцы, возможно, повиновались приказу свыше; но на остальных сотрудников и знакомых Берты этот приказ явно не распространялся, его никто не получал. В Советском Союзе знакомство с человеком, впавшим в немилость, могло стоить головы. Но что грозит здесь, кроме сплетен? Чем вызван этот страх -- кроме бескостной ползучести шкурного примитива, или свойственного русской интеллигенции брезгливого отстранения от всего, что заставило бы ее прямо высказать свое мнение и не дай Бог, что нибудь сделать в подтверждение этого -- все равно, что! Часами разводить теории, забираться в любые дебри -- это да; но ответить за что нибудь -страшнее огня. Многие никогда не распахнут окна, -- и не закроют его по принципу: пусть отвечает за это другой. В крайнем случае оставят щелку.

* * *

Юкку продолжал, как и раньше, изредка звонить Берте, время от времени заходил к ней. Каждый раз она пристально вглядывалась в него.

-- Не боитесь, Викинг? Я ведь опальная, передо мной закрыты все двери! Недавно пришла в один институт, надо было книгу взять -- так в библиотеку не пустили! Я разозлилась, пошла в редакцию, принесла справку, что мне, как немецкой журналистке, необходимы материалы -- так чуть ли не под охраной проникла. А если бы вы видели, кто там сидит!

-- Дорогая миссис -- усмехался Юкку -- с таким контрреволюционным прошлым и репутацией, как у меня, я могу позволить себе роскошь знакомства с любым коммунистом. В первую советскую оккупацию Балтики в 1940 году отец и сестра были расстреляны вашими товарищами, а мать увезена в Нарым. Меня не увезли, потому что я успел махнуть за море, в Швецию. Братья спаслись только потому, что ушли в леса. Потом, во время войны, мы все были конечно на фронте с немцами. Братья получили по деревянному кресту, кроме железных, а я -- только Железные, по одному за каждое ранение -- всего три. Если бы я считал вас тайной агенткой, и был бы уверен в этом, имел доказательства, то не объявляя никакого бойкота, просто пристрелил бы. Но вы не агентка, а любопытное уродье. Впрочем, если нам доведется встретиться когда нибудь на двух фронтах -- очередь из моего автомата вам обеспечена. Пока же вы вредите не больше других болтологов, а всех не перестреляешь, увы. "Безгранична лишь глупость людская" -- как сказал поэт.

-- Интереснее всего, что я вам верю, и вы мне, честное пионерское, импонируете даже, хотя у вас кулацкая психология, конечно. А может быть вы побочный сын балтийского барона? Не обижайтесь, Викинг. Я встретила в лагере одного настоящего аристократа, голубая кровь видна на расстоянии. Польский граф. Так его даже урки уважали. И он тоже не боялся, говорил приблизительно так, как вы. Что это -- порода такая? Но вы ведь не граф. Вы просто кулак. В чем же дело? Почему вы так не похожи на других?

-- Потому что вы имели дело видимо главным образом с пролетариями -- в белом воротничке или без него, но все равно, беспочвенными, и с такой же беспочвенной интеллигенцией. А вот с вашим графом, и с нашими баронами я, сын эстонского рыбака и хуторянина -- сразу заговорю на одном языке. Мне так же понятен его мир, как ему -- мой, потому что у нас этот мир один и тот же, пусть у него была раньше тысяча гектаров, а у меня двадцать. Впрочем, после реформы в двадцатых годах его тысячи тоже превратились в скромные сотни. Но это -- земля, на которой мы стоим оба. Вы вот пишете статьи, и выучились разным измам, а как растет хлеб, который едите, понятия не имеете. И не знаете, что это не только зерно и мука, рыба и сети. Если меня захватит норд-ост, если на мое поле ляжет град -- мне помогут только моя голова и руки, -- кроме Бога, конечно, да может быть еще не товарищи по партии, а друзья, у которых то же небо над головой и та же палуба или земля под ногами. Вот это небо и учит нас самому главному, и терпению прежде всего. Нет погоды -- сиди на берегу. И уважению учит ко всему живому, что и нашими, и не нашими руками создано. И благодарности за все, что дается. А прежде всего -- любви, миссис. Не к какому нибудь там человечеству, которое надо облагодетельствовать пришедшей в голову идеей, а настоящей, живой любви. Потому мне понятна любовь барона к его замку. Свою лодку и дом я так же люблю, и он это знает. А когда вечером зазвонит где нибудь дальний колокол -- мы оба скинем шапки и подумаем об одном: благослови и помилуй, Боже, и сохрани, Боже! Иначе не сохранить того, что мы строим, каждый по своему, каждый для себя и других, каждый на своем месте. Рыбу в замок я носил сперва на продажу -- но что такое искусство -- увидел впервые в этом замке. Ходили туда и за племенным быком, и за сельскохозяйственным каталогом тоже, когда своего не было ...