Ирина Сабурова - О нас

-- Сколько ему лет?

-- Сильно за шестьдесят. Он на много старше Таюнь.

-- Стариков не бросают, Викинг!

-- Ну, слала бы ему доллары на пропитие души. Мы бы с ней заработали достаточно.

-- Что то не кажется мне, что она из таких, которых так просто прихватить с собой можно. Но если -- так в чем же дело? Не знаю, как она к вам относится, но с симпатией во всяком случае, это видно, а при наличии вашей "недоуменной любви" ...? За чем же дело стало?

-- За здравым смыслом, госпожа профессор, и логикой жизни! За тем, что я прекрасно знаю: стоит мне только позволить себе немного ближе подойти, дать себе волю -- и голова закружится у нас обоих. А тогда все доводы покажутся убедительными, и в Канаду -- я все таки отказался от мысли об Австралии -- поедем вместе, и... на год или два счастье обеспечено. А потом? Мне тридцать пять, а Таюнь пятьдесят. Очень жесткий счет получается. Конечно, бывают исключения, но я им не особенно верю. И еслиб мне удалось ее уговорить своего пьянчужку бросить, преодолеть жалость, а по моему слабость, простите, то вот второй тяжести я с нее снять не могу: разницы этой. Вы женщина, должны понять. Постель -- это еще далеко не все, согласен вполне. Вообще я считаю, что пол в жизни -- второстепенное, человеческое важнее, так и смолоду считал, еще мальчишкой, а теперь взрослым человеком и подавно ... Но против биологии не пойдешь! Сейчас она поблекла, как женщина, дальше больше, несмотря на все ухищрения, и рядом с моей относительной молодостью -- пятнадцать лет не шутка! -- еще резче сказываться будет. А как она будет мучиться из-за каждой новой морщинки, из-за каждой усталости, из-за каждой новой знакомой женщины помоложе ее! Может быть я и влюблюсь в такую -- все может быть, и тогда начну уверять себя, что мол, это можно было предвидеть с самого начала, а теперь у нее жизнь устроена, и может остаться одна ... Нет, я ее слишком как человека люблю, свою кунингатютар, чтобы ей еще такое на плечи взвалить... пусть уж лучше так ... полуулыбка, полумечта ... недоуменная любовь: a wondering love ...

-- Как у вас вообще с английским? -- Маргарита Васильевна решает переменить тему.

-- Порядочные успехи. Все время читаю, говорю свободно, никаких затруднений больше.

-- Вы молодец, Викинг. Ну что ж -- давайте выпьем за "удивляющуюся любовь" ...

-- В моей жизни -- обстоятельно начинает Юкку, с аппетитом закусывая и смотря пристальными, ласково усмехающимися глазами на хозяйку -- я привык относиться с уважением ко многому, но что касается людей -- вот тут извините, к очень немногим. Не потому, что я их презираю, совсем нет, я людей люблю. Но уважения действительно достойны только немногие. Не считал, но пожалуй за всю жизнь -- хватит пальцев на руках, чтобы сосчитать. Зато, когда нахожу такую вот персону, как вы... тогда сразу шапку долой, и поклон в пояс!

-------

14

Противники психоанализа возражают, и не без оснований, что вместо того, чтобы копаться в глубинах подсознания, следовало бы лучше развивать сознание. Расцвет психоанализа вызван несомненно не только все возрастающими комплексами у людей, с невероятной быстротой (и податливостью) уродующихся жизненными катастрофами (а они участились в наши дни), сколько и с неменьшей силой растущей пустотой одиночества человека, не могущего или не умеющего высказаться: важно не только исповедаться в грехах, но и понять мучающие вопросы.

Нормальным (а кто свободен от "психики" вполне?) людям свойственно, конечно упрощение. Однако, им свойственно часто и другое, более ценное качество: уменье заниматься психоанализом без врача, для самого себя и других. А иногда стоит выхватить из жизни человека какой нибудь характерный случай, эпизод, -- и тогда становятся понятными не только явные, но и косвенные последствия, суть -- сквозь наслоения и условности, сквозь то, что он делает сам и что делается с ним. Вот почему воспоминания каждого, а не только знаменитых современников так ценны -- если не для историка, то зато для других.

* * *

Бывает вдруг: захватит что-то и понесет... Взгляд почти не остановился даже, скользнул только... ну, скажем, по расцветшей розовой акации, уловил неясный и густой, насыщенный оттенок темно-розового, как цветы на старинном фарфоре, и уже влилось в него просветленное, и на лицо лег розовый отблеск извнутри. Нельзя объяснить, как вспоминается сразу: начало и конец, весь фон жизни, мысли, и оттуда, с другого берега, после стольких лет снова трепет той семнадцатой весны, -- а здесь понимающий, уже опытный взгляд, оценивающий этот трепет со снисходительной, печальной и все таки ласковой улыбкой. Всеохватывающий взгляд памяти, мгновенная панорама, как работа электронного мозга. Пусть не такая точность, зато еще молниеноснее, и регистрирует не только факты, но и оттенки бывших улыбок, сжимает их не в пробитую условными дырочками карточку -- а вот в эту улыбку, от которой пани Ирена сразу молодеет, и пружинистее идет дальше, мимо куста акации, слегка пристукивая каблуками, машинально отмечая вокруг все мелочи -- и не видя их, -- потому что ушла далеко, далеко назад.

... Ах, эта семнадцатая весна белокурой панночки Иренки в середине двадцатых голов, впервые в городе после разоренной усадебки! Очень полюбились сразу его улицы, внезапные открытия старинных уголков, витрины магазинов, к которым робко жалась всегда сбоку, всегда с чувством неловкости. Казалась себе такой бедной в дешевеньких туфельках из полотна; постоянно лакировала их сапожным лаком, чтобы выглядели, как кожаные, а на дырку в подошве клала внутри каждый день новый кусочек картона, и если попадался острый камешек по дороге, чуть не вскрикивала от боли. Платья и пальто перешивались, шляпку сделала сама, вышло красиво даже, но разве спастись этим от мучительного отсутствия третьей пары чулок, и вот такого платья, как в витрине, вуальки, таких -- ах, таких туфелек? А шикарно шуршащие автомобили, дорогие цветы за стеклом, кружевное белье, соблазнительные, наглые, бесстыдные, волнующие журналы в ярких обложках?

Дома нельзя говорить о таких желаниях, с матерью можно только советоваться, как перешить еще одно теткино платье -- и нечего огорчать ее зря. Панна Иренка только мечтает, сидя у печки, куда засовывается труба от самовара, и сует в него одну за другой, лучинки. Березовый уголь -- это хорошо, они покупают его, когда есть деньги, но они есть не всегда, и тогда надо ставить самовар одними лучинками. Хорошо еще, когда попадется гладкое полено -- на пальце у нее давно мозоль от ножа ... Самовар ставится три раза в день -- если вместо обеда опять чай, а это бывает часто.

Панна Иренка мечтает, вырезая ножницами силуэты маркиз из черной плотной бумаги, чтобы наклеить их на абажур. Занавески на окнах истрепались, новых не купишь, как и дивана, из которого в разных местах нагло высовываются пружины. Но из старого шелка можно сделать красивый абажур. Если бы еще музыкальную шкатулку к этим маркизам... с танцующими фигурками. Как та, которая играет в соседнем доме, когда открыто окно, слышен перезвон стеклянных, серебряных молоточков: