Лев Кассиль - Дорогие мои мальчишки

«Ну, — говорит наш боец, — а теперь на-ка, фашист, попробуй мою задуй». И подносит ему фитилёк свой. Стал немец дуть — не тухнет русский фитилёк. Немец кряхтит, тужится, пыжится, щёки накачал с арбуз целый… Чем больше ни дует, тем пуще огонь раздувает. Тут боец наш ему и говорит, немцу этому: «Эх, говорит, вы, фрицы! Всё у вас скроено с виду на испуг, а дела-то на один фук. Глядеть, так вроде огонь, а подул — одна вонь. Ну, а мы не сразу полымем, сперва искоркой. Но уж коли разгорелись, занялся наш русский огонёк, так уж тут дуй не дуй, только пуще распалишь. А чиркалки эти заграничные мы почище ваших делать можем. Будь покоен, только руки не доходят. Погоди, вот управимся с вами, не такие ещё сообразим». Фашист, однако, попался характерный, упрямый: дул, дул… да так с перенатуги и лопнул! Вот и вся сказка.

— Ай да сказка! — заметила Наталья Евлампиевна. — Значит, доказал ему русский огонёк.

— Выходит, так.

— Ну-ка, и мы огоньку холодного ещё хватим по седьмому кону, — сказал мастер и налил из бутылки гостю и себе.

Капка понял, что делать ему тут нечего. Ясно было, что мичман уже обо всём договорился с Корнеем Павловичем.

Но в комнате было так уютно, так хорошо сиделось под большими лапчатыми листьями рододендронов, растущих в кадке у окна и протянувших ветви свои над столом, и так вкусно и радушно угощала Наталья Евлампиевна, что уходить не хотелось.

— А вы бы, ребятки, рыбок посмотрели моих поближе, — сказал мастер. — Вон гляди, макроподиусы, а те маленькие — пецильки будут. А это вот красота плывёт, скаляриус называется. Меченосцы ещё имеются. Да ко мне из области приезжают за экземплярами. Честное даю слово. Рыбка у меня учёная. Вот постучу, они сразу и собираются.

Мастер постучал ложкой по краю стекла, и действительно, тотчас к этому месту со всех сторон кинулись пёстрые и жадные рыбки.

Но в это время за окном послышался уже знакомый затонским пронзительный вой, от которого сразу начинало щемить сердце. Всё выше и выше становился звук, дошёл до какой-то исступлённой ноты, сбежал вниз и снова пошёл забирать наверх.

— Батюшки, опять тревога! — всполошилась Наталья Евлампиевна и стала собирать чашки со стола.

Мичман встал.

— Мне по тревоге на месте быть полагается, по своему заведованию.

Где-то далеко застучали зенитки. Заголосили пароходные гудки на Волге. Зенитки ударили ближе. Затрещали пулемёты у пристани.

Капка вскочил и потянул за собой Виктора.

— Мне тоже надо… Дома-то девчонки одни. Перепугаются.

Мичман, быстро застегнув китель, уже надел фуражку и торопливо двинулся к выходу.

Но вот сквозь треск, сквозь разнобойный стук зениток проступил какой-то чужой, враждебный ноющий гул.

— Летит, — сказал мичман, прислушиваясь, и посмотрел на потолок.

Шершавый вой пронёсся над крышей, что-то со страшной силой грохнуло поблизости, домик тряхнуло, пол сместился под ногами, раздался звон стекла и плеск воды, сорвало ставни на одном окне. Когда все пришли в себя, на полу, прыгая среди осколков стекла, бились золотистые аквариумные рыбки. У Корнея Павловича было порезано стёклами лицо, текла кровь, но он, не обращая внимания на это, дрожащими руками осторожно, как берут бабочек, прикрывал ладонью бьющееся тельце рыбки и переносил её в другой, уцелевший аквариум.

Капка и Виктор бежали по улицам. Трескучая сумятица ночной тревоги царила в чёрном небе. Над головой, в недоброй выси, гудели моторы самолётов. Прожекторы толклись в облаках. Огненные паучки зенитных разрывов бегали в небе над Волгой. Где-то на окраине уже занималось зарево.

— Зажигалками садит, — сказал опытный в таких делах Сташук.

У Капки стучали зубы. Его всего трясло. Первый раз он попал в такую переделку. До этого дня тревоги были лишь предупредительными и скоро давали отбой.

— Ну, чего ты? — сказал Сташук и крепко взял Капку за локоть. — Это ничего. Вот только бы он фугасками не стал опять…

Он не договорил. Снова над ними, свирепо распарывая воздух, что-то завыло, просвистело… Виктор повалил Капку на землю и прикрыл его сверху своим телом.

— Лежи, лежи смирно, макушку заслони, рот раскрой.

— А зачем рот раскрывать? — почему-то шёпотом спросил Капка.

— Физику не знаешь? Чтобы звуку легче было, а то оглохнешь.

Огромная вспышка зло разодрала тьму. Тяжело грохнуло. Земля заходила ходуном вокруг.

— За переездом трахнуло, — сказал Сташук. — Лежи, лежи, ещё летит, рот раскрой. А глаза, если страшно, лучше зажмурь.

— А ты?

— Я уж на всё глядеть привык. Лежи.

Опять полыхнуло, и сразу затем ударило: где-то, значит, совсем близко. Потом наступила неверная тишина. Казалось, что всё прислушивается и только ждёт момента, чтобы снова загрохотать. Зенитки не стреляли. Прожекторы молча ощупывали небо.

— Побежали! — скомандовал Сташук и, подхватив Капку под мышку, поднял его.

Запыхавшись, прибежали они домой. Дома было темно и пусто. Капка догадался, что Рима унесла Нюшку в щель, которая была отрыта во дворе. И действительно, там они и нашли девочек. Рима сидела на дне небольшого рва, держа на коленях закутанную в пуховую шаль Нюшку. Снова рвануло где-то. Нюшка молчала и лишь смотрела на страшное небо широко раскрытыми, перепуганными глазищами. Она не плакала; только, когда где-нибудь близко падала бомба, ещё теснее прижималась к сестре.

— Одни вы тут? — спросил Капка, чувствуя себя виноватым перед сёстрами.

— Зачем одни? — раздался голос из темноты, и Капка разглядел верного Валерку Черепашкина.

— Ты здесь откуда?

— А я видел, что ты к мастеру пошёл, значит, думаю, дома девчонки совсем одни. Ну и всё!..

— Ясно! — отозвался голос, густой, как тьма, из которой он шёл. Это был Тимсон. — За мной Валерка ещё давеча прибежал, когда к тебе флотский этот припёрся. Мало ли что… Отбрил ты его?

— Тихо ты… Вот, познакомьтесь, — пробормотал Капка.

— Сташук! — сказал юнга, наугад протягивая в темноте руку.

Тут какая-то вспышка на минуту ослепила всех. И потом Валерка и Тимсон долго трясли друг другу руки в кромешной тьме: каждый был убеждён, что он жмёт руку юнге Сташуку…

Тревога уходила на юг, за Волгу, как уходит гроза, не сразу угомонившись, ещё погромыхивая вдалеке, напоминая о себе вздрагивающими зарницами. Отбоя не давали. И, пока тянулись эти ночные часы, в щели под нависшим сухим бурьяном обо всём договорились.

Виктор Сташук обещал завтра же узнать у своего командования, какие должны быть у баркаса, сообразно возможностям, ходовые качества, оснастка, вместимость, а может быть, даже и вооружение. Капка решил, не теряя времени, наутро же переговорить со своими ребятами в Затоне и в случае чего нажать на их сознательность и местную гордость: пусть ребята чувствуют, что балтийцы обратились к ним за подмогой. «Кроме того, — сказал Капка, — будут у нас ещё работники… Ну, уж это моя забота». И он незаметно толкнул локтем в бок Тимку. Тимсон, уже задремавший, воспрянул, промычал что-то несообразное, но потом вспомнил, о чём идёт речь, и, будучи человеком практичным, осведомился, сколько пассажиров может влезть на баркас за один раз, а также как будет насчёт коек и кухни, если, например, случится идти в далёкий поход. Сташук не преминул на это заметить, что на судах бывает не кухня, а камбуз, по койкам же судят о госпиталях, а не о кораблях, и приличные люди в плавании спят на рундуках. Что касается пассажиров, то они вообще тут не предвидятся, а вот каков будет экипаж судна, это он выяснит у начальства.