Анатолий Петухов - Сить - таинственная река

отступили из здешних краев — а голод был страшный! — ребятишки, да и взрослые ходили по их землянкам да

блиндажам искать, не осталось ли чего съестного. Даша, тогда ей всего-то было десять годов, тоже пошла туда со

своими братьями. В одной землянке они нашли ящик печенья. Целый ящик! Наелись досыта, а потом решили этот

ящик домой унести. Только сдвинули с места, тут и ахнуло: ящик был заминирован. Братьев Даши на куски

разнесло, а ей руку оторвало. Мать, только что пережившая гибель мужа, от такого горя с ума сошла и скоро

умерла, а осиротевшую Дашу пригрела одинокая бабка Анфиска. Вдвоем они и жили.

В девках Дарья была красавица, одно плохо — без руки. Посватался к ней какой-то вербованный, с

лесопункта, она и вышла замуж. А расписываться он не стал. Меньше года пожил и выгнал с ребенком. Опять

Дарья осталась с бабкой Анфиской. Никому не нужна стала на всю-то жизнь такая, безрукая, да еще с ребенком.

И часто в минуты горького отчаяния Дарья укоряла Гуся: «Ты всю мою жисть испортил!..» Васька понимал ее

тоску, ее боль, но что он мог поделать? Разве виноват он, что родился на свет?

Но сейчас Гусь так ничего и не сказал Тольке: зачем говорить, к чему!

Долго молчали.

— Она тебя бьет? — спросил Толька.

— Била. А теперь — нет. Так, иногда сгоряча хватит, что под руку попадется... Да я на это не обижаюсь...

Вот кончу восемь классов и подамся в город. На завод поступлю и мамку возьму с собой. Там, в городе-то, все

готовое. Один кран открыл — холодная вода, другой открыл — горячая. И печку топить не надо: батареями топят.

Сварить что понадобится, газ включил — и готово. Мамке легко в городе будет.

— Я тоже из деревни уеду. Батя пьет, дома каждый день скандалы... Стыдно!.. В техникум хочу поступить.

Выучусь на машиниста! По всей стране ездить буду...

Дремала тайга. Еще не пропела свою первую песню зорянка, и лишь какой-то неутомимый вальдшнеп

одиноко летал вдоль опушки, роняя в предутреннюю тишину монотонный и хриплый зов.

Вальдшнеп летал по кругу. Через каждые пять-семь минут его силуэт показывался из-за вершин деревьев на

фоне поблекшего неба. И Гусю казалось, что эта нахохлившаяся птица с уныло опущенным клювом безнадежно

ищет что-то потерянное.

А ведь у них, у птиц, наверно, тоже как у людей — у каждой своя судьба, своя жизнь, — подумал Гусь. —

Спросить бы у него, чего он летает, когда все спят?»

Гусю подумалось, что на весь этот лес сейчас только они вдвоем и не спят — сам он да вот этот вальдшнеп,

который уже настолько устал, что и крыльями-то машет еле-еле. А может, у него нет лапок? Выстрелил охотник,

отстегнул лапки дробью, и теперь вальдшнеп будет летать до тех пор, пока где-нибудь не упадет. Или у него одна

лапка? И вальдшнепихи не любят его такого, однолапого, и он живет так же одиноко, как мать. Ведь если бы у

матери были обе руки, то и муж ей нашелся бы, а значит, и отец у него, у Васьки, был бы, и братья, и сестры, и

жизнь получилась бы совсем-совсем не такая...

Костер догорал, но идти за дровами не хотелось, и Гусь стал сгребать березовой палкой головни. В это время в

отдалении послышался низкий тягучий звук. Он медленно нарастал, ширился и скоро заполнил всю окрестность

заунывным стоном, в котором звучала и мрачная сила, и угрюмая отрешенность, и зловещая угроза всему, что

обитает в тайге. Гусь вскочил: волки! Опять на Журавлином болоте воют. Он растолкал спящего Тольку.

— Вставай! Слышишь? Ну!.. Да вставай же, волк воет!..

— Волки? — Толька мгновенно поднялся на ноги. — Они сюда придут?

— Да ты слушай, слушай!..

Но тайга молчала. Даже вальдшнеп не тянул, видно, присел где-то, одинокий, на кочке отдохнуть.

— Вот зараза! — выругался Гусь. — Весной всегда так: одну песню провоет и — ша! Как в могилу

провалится. Прошлой весной там выл, позапрошлой и теперь тоже...

— А чего он воет?

— Как — чего? У него же волчата! Отправился он за добычей и издали наказ дает: сидите в логове, скоро

приду, накормлю... Вот что: свертываем манатки и идем искать логово.

— Так и пойдем? Без ружья, без всего?

— А где я тебе ружье возьму!.. Да не лупай глазами-то, не бойся, не сожрут!

— С ружьем-то все-таки надежнее было бы...

3а полдня ребята обошли Журавлиное болото, обшарили захламленные валежником овраги и ложбины, в

которых шумели вешние ручьи, но и признаков волчьего логова им найти не удалось,

— Больше я никуда не пойду. На черта сдалось мне это логово. Вот лягу здесь и буду лежать,— на широком

Толькином лице, красном от солнца и долгой ходьбы, застыло выражение упрямства.

Гусь расхохотался.

— Лежи. Может, волки примут тебя за падаль и в логово утащат.

— И ничего смешного, — надулся Толька. — Если хочешь знать, я все ноги стер.

— Стер? А ну, покажи! Если соврал, в морду дам, понял?

Толька, сопя, разулся.

— Hа, смотри! — и ткнул в пятку левой ноги.

Гусь сдвинул темные брови: пятка действительно потерта.

— Чего раньше не сказал? Давай сюда сапог!

Он нащупал у задника задравшуюся подклейку, которая подопрела и отстала от резины, и отрезал ее ножом.

Потом нарвал пучок прошлогодней сухой травы и сделал стельку.

— На. И больше не хнычь... А правый тоже трет?

— Правый, вроде, ничего...

Тогда собирай дрова, а я подсечку сделаю. Таким березовым соком тебя напою — враз силы прибудет!

С топором и жестяной консервной банкой Гусь долго ходил в поисках хорошей березы. Но место попалось

сухое — сосняк, и березы здесь были хлипкие, корявые, бессочные. Гусь перешел на другую сторону бора и уже

приметил в ложбине подходящую березу, но в это время на него пахнуло чем-то удушливым и гадким. Он

огляделся и, ничего не подозревая, двинулся против ветра навстречу запаху.

Впереди меж деревьев мелькнуло что-то серое. Мелькнуло и исчезло.

Волк? Гусь замер и крепко сжал топорище, напряженно всматриваясь в чащу леса. Вот в ложбине снова

показался серо-желтый зверь — точно, волк! Он неслышно скользнул в заросли и пропал с глаз.

— Толька! Давай сюда! — крикнул Гусь, озираясь по сторонам.

— Сейчас!..— отозвался издалека Аксенов.

" Раз волки тут, значит, и логово здесь!" — сообразил Гусь и осторожно двинулся вперед, стараясь понять,

откуда же идет этот смрад.

Запах становился все ощутимей. Гусь вглядывался в каждый куст,

ѳ каждое дерево. Внимание его привлекла

старая кривая сосна с обломанной сухой вершиной. Eе корни с одной стороны были обнажены и неестественно

торчали над землей. Приблизившись к сосне, Гусь увидел небольшую хорошо утоптанную площадку, на которой

валялось множество обглоданных костей. Под корнями сосны зияла глубокая яма.

Подбежал запыхавшийся Толька.