ВЛАДИМИР СИНЕНКО - ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ

— Людей было сотни! Захоти они — растерзали бы сто полисменов. Толпа симпатизировала оратору, но инцидентов и насилия не было. Обыватели думали, что произошло убийство. Так оно и было — власти убивали свободу слова!

— Порочил ли я полицию? — спросил Сергеев.

— Вы лишь сказали: «Я не обвиняю в жестокости невежественных полисменов. Они — только орудие властей!»

Прокурор перебил Наседкина:

— Вас привлекали где-либо по делу, схожему с делом обвиняемого?

— Я отсидел полтора года в царской тюрьме. Говорит ли это против меня, господин судья?

— Нет, — с напускным беспристрастием ответил тот.

— Вы социалист и поэтому не считаете нужным повиноваться законам? — спросил прокурор.

— Вопрос серьезный. Приходите вечером в наш клуб, и там охотно вам все разъяснят.

Прокурор пожал плечами и стал внимательно слушать полицейского инспектора, который подсел к нему. Федор поднялся:

— Господин судья, обратите внимание! Может быть, и я возьму в советники кого-либо из моих товарищей?

— Они не входят в состав суда. Почему вы нарушили закон, устроив митинг без разрешения властей?

— Народ не утверждал драконовых законов.

— Вот как! А я полагал, что Квинсленд управляется народом.

— Тем хуже для вас, если вы так считаете.

—На третий день процесса Дом правосудия ломился от публики.

— Есть ли у вас еще свидетели? — спросил судья у Сергеева.

— Сколько угодно! Но сперва дайте для ознакомления протоколы предыдущих заседаний. Я кое-что забыл...

— Ваша честь! — взорвался прокурор. — Подсудимый просто затягивает процесс. У него отличнейшая память.

Судья согласен. Это известный прием социалистов. Но отказать обвиняемому нельзя. Сергеев не спеша листал дело, а полковник Мур и прокурор нетерпеливо ерзали в креслах. Возвратив протоколы судье, Федор попросил вызвать свидетеля мистера Арчибальда Чезвика. Появился элегантно одетый человек с интеллигентным лицом. Федор задал ему кучу вопросов. Оба использовали суд для пропаганды социалистических идей. Их шутки вызывали в публике оживление.

Нервно пощипывая рыжеватые усы, прокурор стал допрашивать свидетеля:

— Ваша специальность, мистер Чезвик?

— М-м... Я — легализированный вор.

— Что-о? Повторите.

— Ну, как бы вам это сказать... — щелкает тот пальцами. — Я — маленький паразит, эксплуататор. Я присваиваю чужой труд. Дело в том, что... у меня лавчонка и два приказчика.

Зал веселится, кто-то выкрикивает: «Браво, Арчи!» Улыбается даже судья, но прокурор серьезен.

— Что вам известно по поводу устройства обвиняемым митинга?

— Митинга? Мистер Сергеев его не организовывал. Он прогуливался по тротуару, за ним шла толпа, а он ей говорил: «Расходитесь! Я просто размышляю вслух — о свободе слова, о том, как полиция попирает достоинство человека!» Вот и все, сударь.

— Раз оратор говорил, а люди его слушали — значит, был митинг! — настаивал прокурор.

— Митинг? — удивился Федор. — Это слово имеет совсем иное значение! Загляните-ка в словарь! Я настаиваю.

Доставлена «Британская энциклопедия». Все роются в ней, отыскивая и обсуждая толкование слова «митинг».

Четвертый день процесса начался с показания свидетеля ирландца Гарри О’Даффи. Сергеев спросил у него:

— Много ли было на улице людей, слушавших меня? И скажите, где вы сейчас работаете?

— Много. Если бы каждый взял по кирпичу из Дома правосудия, от него не осталось бы и следа. Работаю? Я член прогулочной артели. Она утаптывает тротуары и шагами измеряет улицы Брисбена в поисках работы.

— А где вы работали в последний рае, мистер О'Даффи?

— В дармовом отеле его величества короля Англии — «Бога-Род». В эту тюрьму меня упрятали якобы за устройство воскресного митинга. За месяц я заработал там шиллинг... Есть на что разгуляться!

Прокурор не пожелал его допрашивать.

— Свидетель Вук Бранчич, где вы работаете?

— В железнодорожном депо. Здесь правительство в обмен на часть моих сербских сил дает немного денег.

— Вижу, вы сочувствуете подсудимому, — сказал прокурор. — Вы знали, что он будет выступать?

— Нет. Но я знал, что и в это воскресенье непременно найдется очередной храбрец. Не перевелись еще в Брисбене ценящие свободу люди!

Допрос свидетелей и подсудимого закончен. Судья сказал:

— Поскольку существует циркуляр комиссара полиции о запрете таких сборищ, я приговариваю подсудимого к штрафу в пять фунтов стерлингов или месяцу тюрьмы. Суд королевской скамьи окончен.

— Ваша честь! — запротестовал прокурор. — Случай безобразный, и подсудимому следовало бы дать по меньшей мере...

— Господин прокурор, — сказал полковник Мур, — вы свое право уже использовали. Суд окончен.

— Я отказываюсь платить штраф, — заявил Сергеев. — Предпочитаю отсидеть в тюрьме. Пусть это еще ярче подчеркнет насилие властей над личностью.

Зал зааплодировал мужественному поведению приговоренного, а судья провозгласил:

— Взять Тома Сергеева под стражу и доставить в тюрьму!

Два жандарма надели на Федора наручники и вывели на улицу.

Там уже стояла «Black Магу» — «Черная Мэри*. Так брисбенцы называли тюремную карету.

Карета остановилась, и жандарм стукнул кулаком в обшитые железом ворота. Привратник отворил их, и осужденные увидели вторые, решетчатые ворота, а за ними двор и здание тюрьмы «Бога-Род».

На пороге конторы появился начальник тюрьмы — благообразный джентльмен в широкополой шляпе. К нему подошел знакомый Федору недавно осужденный социалист. Отдав честь, арестант стал о чем-то деловито рапортовать. Сергеев рассмеялся.

— В чем дело? — обернулся начальник. — Вы не на воле!

— Здесь не казарма, а мы не военные, — возразил Федор.

— О, вы даже не знаете, как говорить с начальником?! — изумился тюремщик.

— Я впервые в австралийской тюрьме.

— На все вопросы и приказания здесь отвечают: «Так точно, сударь!» или «Никак нет, сударь!». Только так, и не иначе.

— Ознакомьте меня и с другими правилами... сударь.

— Вы их найдете в своей камере.

Новичков взвесили, измерили рост и повели в душевую. Заглянув каждому под мышки, в рот и убедившись, что там нет ничего запретного, надзиратель приказал всем надеть тюремную одежду.

Белые брюки, бумазейная сорочка, ботинки, тужурка, жилет из серого сукна. Вся одежда оштемпелевана несмываемой краской.

Федора водворили в одиночку. Стены белые, пол цементный. Большой каменный гроб! В углу сложенный гамак и одеяло.

На ужин — жидкая каша из дробленой кукурузы. «О, эта кукуруза! — вспоминал потом Сергеев. — Я думал, что никогда не смогу есть ее, но со временем голод заставил меня это сделать... и я даже привык к ней. Сначала я съедал лишь несколько ложек этой каши, затем — полтарелки, тарелку и, наконец, впоследствии даже помогал соседу, который, только что попав в тюрьму, не мог кушать это блюдо-пытку. Какова пища в брисбенской тюрьме, можно судить уже по тому, что я за 31 день заключения в ней потерял в весе 10 английских фунтов...»