ВЛАДИМИР СИНЕНКО - ЧЕЛОВЕК С ГОРЯЩИМ СЕРДЦЕМ

Все равно — он сын ее, он должен вернуться и выполнить свой долг до конца, даже если придется погибнуть.

Месяц плавания, месяц тяжелой работы у раскаленной топки. В колеблющихся отсветах пламени на черных стенах кочегарки Федору виделось зарево рождающейся в муках революции.

Бросаясь после вахты на койку, Федор, несмотря на усталость, долго не засыпал. Скорее бы ринуться в водоворот борьбы! Сейчас вся Россия, как и их «Тапиуни», попала в грозный шторм. Муссон, вяло дувший с берегов Тонкинского залива, сменился порывистым ветром, и на море поднялось сильное волнение. Днем небо обложили тучи, и теперь не видно Южного Креста с его двумя ассистентами- указателями. Хлещет тропический дождь, без грома и блеска молний.

Качка усиливалась, переборки потрескивали, где-то хлопала дверь, за стеной что-то шуршало и поскребывало. Свободные от вахты матросы безмятежно спали, а Федор все ворочался. В кубрике ожили все предметы. Лампочка раскачивалась, словно маятник, графин и стакан трусливо дрожали в своих ячейках.

Так Федор ни о чем и не договорился с Мини. Слишком далека она от того, что составляет смысл и цель его жизни, чем он не мог поступиться никогда. В ее узком мирке нет места для его высокого долга, и не поможет тут никакая любовь, никакая привязанность.

Но что горевать, терзать себя? Он не одинок. В России у него много друзей — преданных и надежных. С ними легче будет забыть все то, что так нелегко забывается.

Последняя остановка в Шанхае. Все ближе и ближе цель... «Тапиуни» снова в открытом море.

В солнечный июньский день взору Федора открылась родная, голубеющая на горизонте земля. Бухта Золотой рог и взбегающий на невысокую сопку наполовину деревянный Владивосток.

Федор переоделся, натянул кепку и кожаную куртку.

Загрохотала в клюзе цепь, и якорь, вздымая фонтан брызг, шумно бухнулся в воду. Еще закрепляли на кнехтах пристани швартовы, а Федор, не ожидая трапа, спрыгнул на землю.

Спросив что-то у первого встречного, он ринулся вдоль берега по Светлянской улице, свернул в третий переулок и очутился перед почтой, с которой уже был сорван царский герб.

Споткнувшись о порог, он чуть не растянулся у самого барьера, за которым сидела Юная, румяная и красивая, как сама революция, телеграфистка. Она испуганно вскинула ресницы.

— Барышня! — произнес Федор с легким акцентом и тут же поправился : — Гражданочка, дайте быстренько бланк для депеши...

Девушка подала ему бланк и посочувствовала:

— Кто-то умер у вас, наверное?

— Напротив! Родился человек — я родился. Теперь я снова подданный России, но уже свободной. А вот этот... — ударил он о барьер своим памятным рублем. — А этот, что на нем изображен, вместе со своим оборотнем сгинул навеки!

И торопливо набросал телеграмму своим друзьям-болыпевикам:

ХАРЬКОВ ГОРОДСКОМУ КОМИТЕТУ РСДРП

Возвращаясь аз Австралии, шлю привет товарищам и соратникам в борьбе за освобождение рабочего класса от всякого гнета и эксплуатации. Надеюсь скоро быть снова в вашей среде.

С братским приветом когда-то Артем, а ныне

Ф. А. Сергеев.

Шел 1926 год. Мне минуло семнадцать лет, и я, оставив детский дом в уездных Валках, поступил через харьковскую биржу труда на паровозостроительный завод. Работал токарем в сборочном цехе.

Заводская молодежь редко пользовалась столовой — чаще завтракали у своих станков. В этот час отдыха пожилые рабочие рассказывали нам уйму занятного. Почти все они были участниками революционных событий 1905 года. В их воспоминаниях неизменно фигурировал Артем. Глаза рассказчиков горели молодым блеском, они лихо подкручивали седеющие усы:

— Артем... Хитрющий был подпольщик! Охранка его ненавидела, а наш брат... Скажет — и мы за ним в огонь! Талант у него был на острое и правильное слово. Не человек, а магнит.

Слушая товарищей легендарного Артема, мы восхищались его жизнью, его подвигами и мечтали походить на него. Но порой нас одолевали сомнения. Да существовал ли такой человек?

Василий Иванович Дубанов, мой наставник в токарном деле, поглаживая свои ржавые от табака усы, терпеливо внушал нам:

— Дурачки вы зеленые, право, дурачки! Будут еще книги про Артема, и памятник ему воздвигнут. И ежели вы, хлопцы, хотите знать, именно на ваших станках и точились бомбы по заказу Артема. Он приходил сюда. Сядет вот на этот верстак и давай с нами балакать... Словно сейчас слышу голос его!

Хотелось бы, конечно, взглянуть на Артема... Но портрет его как-то не попадался на глаза. И у старых рабочих, соратников этого пламенного большевика, не сохранилось даже завалящего снимка. Впрочем, до хождения ли по фотографиям было революционерам в годы подполья?

Суровой зимой 1927 года я заболел воспалением легких. А летом комитет комсомола послал меня подлечиться в юношеский лагерь на шахтерском курорте в Святогорске, близ Славянска.

Приехал я поздно вечером и, бухнувшись на соломенный матрац в палатке, разбитой в сосновом бору, заснул мертвецким сном.

А рано утром...

Сразу за лагерем струились чистые воды Северного Донца. Тишина, теплынь, воздух напоен смолистым ароматом хвои. По ту сторону реки, как в сказке, — меловая гора, поросшая курчавым лесом. А у ее подножия проглядывают сквозь густую зелень светлые строения и купола церквей. В прежнем монастыре разместился дом отдыха горняков. Славное местечко подыскали себе монахи! А теперь здесь мы, рабочие. Но гора, удивительная гора! Будто кулич, покрытый сахарной глазурью. А на самой макушке отливала золотом на фоне утреннего неба гигантская статуя. Что это? — спросил я изумленно у соседа по койке.

— Памятник Артему. Не слыхал о таком?

Долго стоял я молча, потом бросился к лодке. Переправившись на противоположный берег, стал карабкаться по склону горы. Цеплялся за ветви орешника, за меловые уступы, задыхался от нетерпения, но лез все выше, пока не очутился у памятника. Прав токарь Василий Иванович — не забыт людьми славный герой революции!

Надо мной высилась громада из железобетона высотой в десять этажей. Чтобы увидеть всю фигуру, пришлось отойти метров на сто.

Артем стоял в солдатской гимнастерке без пояса, в сапогах, в левой руке зажата кепка, правый кулак поднят на уровень груди.

Артем торопился — шагал энергично и упрямо. Его широкие плечи как бы раздвигали воздушный океан, а гордая голова дерзко подпирала само небо. Скуластое, волевое лицо обращено к Донбассу, простиравшемуся на западе в розовой дымке. Весь монумент как бы вырастал из белой горы. На природном пьедестале крупными буквами высечена надпись:

ЗРЕЛИЩЕ НЕОРГАНИЗОВАННЫХ МАСС МНЕ НЕВЫНОСИМО

Когда сказал это Артем, я не знал, но чувствовал: слова принадлежали ему — революционеру особой закалки, — точно отражали идею, которую скульптор Кавалеридзе вложил в свое творение.