Георгий Скребицкий - От первых проталин до первой грозы

С виду он так изменился, что узнать в нём прежнего, бодрого, весёлого Петра Ивановича было просто невозможно.

Я сидел у его постели и дожидался, пока мама немножко приберёт в комнате, покормит скворца и попробует покормить и самого Петра Ивановича.

Он уже давно перестал скрывать, что ему бывает очень трудно, а часто и совсем невозможно проглотить пищу.

Пытался он есть только жидкое: суп, манную кашу, кисель, компот.

Иногда маме удавалось его покормить, а иногда он отрицательно качал головой и виновато говорил:

- Нет, уж сегодня не выйдет дело, простите меня. И рад бы, да не могу.

- Ну и не нужно, завтра получше покушаете,- бодро отвечала в таких случаях мама и ставила еду в буфет.

Когда мы возвращались домой, Михалыч сейчас же спрашивал:

- Ну, как сегодня?

- Плохо,- махнув рукой, обычно говорила мама.- Опять ничего съесть не мог.

- АХ, горе, горе! - расстроенно качал головой Михалыч и тут же закуривал папиросу.

- Ты бы тоже сходил навестил его. Давно уже не был,- сказала как-то мама.

- Схожу, схожу, обязательно навещу...- торопливо ответил Михалыч. Помолчал немножко и вдруг признался: - Веришь, Надя, каждый день собираюсь и не могу. Стыдно сознаться, вот не могу, и только.- Он прошёлся по комнате и потом продолжал: - Ведь ты зайдёшь, покормишь, в комнате приберёшь, ну, одним словом, какое-то дело сделаешь. А я приду... Я ведь заходил. Пришёл, сел. Он на меня глядит, не говорит ничего, только глядит. Да я-то и без слов понимаю: помоги, мол, полечи меня... А что я могу? Никто уж ему помочь не сможет. И он это понимает. Понимает, а смотрит, просит, надеется. Э, да что там говорить! - Михалыч быстро повернулся к нам спиной и вытащил из кармана платок.

- Ну, не надо, не надо, - мягко сказала мама и вдруг, ласково улыбнувшись, добавила: - Эх ты, а ещё доктор, операции делаешь, на войне был..,

за"

Михалыч обернулся к нам. Глаза у него были красные.

- Ну что ж, что операции, ну что ж, что доктор? Да разве доктор не человек? Когда я с ножом - я дело делаю, человеку жизнь спасаю. А тут, а тут... в том-то и ужас, что тут я не доктор, никто я! А он смотрит, смотрит на меня как на бога: помоги, мол, не хочу умирать, боюсь. Да помочь-то ему мне нечем... Я бы и рад всей душой...- И Михалыч, уже не стесняясь ни меня, ни мамы, закрыл лицо платком и громко, совсем по-ребячьи заплакал.- Я ведь скворца его вылечил,- сквозь слезы проговорил он.- Скворца вылечил, а его не могу. Не могу я...

- Ну, перестань, ну, успокойся, не надо плакать,- утешала мама.- Может, бог даст, и поправится. Кто знает, может, ещё и выздоровеет.

- Нет, не поправится, не выздоровеет,- вытирая глаза и обвислые намокшие усы, ответил Михалыч.- Вот тут я доктор. Тут я знаю - чудес на свете, увы, не бывает.

НЕЖДАННАЯ ПОМОЩЬ

Михалыч всё же ошибся. Он сказал, что дни Петра Ивановича сочтены, что жить ему осталось не больше недели. А вот уже прошло целых полтора месяца, уже и февраль кончился, наступил март, а он всё лежал в своём занесённом снегом домике, похожем на берлогу, лежал весь высохший, безучастный ко всему на свете. Почти ничего не ел, не пил. Лежал с закрытыми глазами, не то дремал, не то думал какую-то одному ему известную думу.

Мама и тётка Дарья по-прежнему ходили присматривать за больным. Мама, кроме того, сговорилась с его соседкой-старушкой, чтобы и она заглядывала к нему, особенно утром и попозднее вечером. "Может, пить попросит, может, подать что-нибудь".

Как-то вечером, когда мы ужинали, мама сказала:

- Что-то уж очень плох наш Пётр Иванович. С постели едва-едва встаёт. Так одного его оставлять на ночь нельзя. Не дай бог, что случится. Один ведь, и позвать некого.

- Я давно говорил: в больницу нужно,- ответил Михалыч.

- Но ты же сам знаешь - он из своего домика никуда уходить не хочет.

- Тогда чем же я могу помочь? - раздражённо спросил Михалыч.

- А нельзя ли ему на ночь сиделку из больницы? Только на ночь?

Михалыч пожал плечами:

- Что ты! У нас ночных сиделок и так не хватает. Откуда же я её возьму?! Мама кивнула головой.

- Нанять бы кого? - в раздумье проговорила она.- Да кого к такому больному наймёшь? Тут именно сиделка, опытная сиделка нужна.- Мама покосилась на дверь в кухню и, понизив голос, продолжала:- Хорошо ещё, что Дарья не скандалит. Она ведь почти каждый день туда ходит, всё делает: и печь топит, и пол моет, и грязное ведро после него выносит... Пока что молчит. А надолго ли? В любой день может зашуметь. И права будет - совсем не её обязанность за каким-то больным в другом конце города ухаживать.

- Я сам удивляюсь, что она до сих пор ещё не расшумелась,- ответил Михалыч.- Может, и ещё потерпит. Приплатим ей к жалованью. Ты ей скажи об этом.

- Да я уж и говорить про это боюсь. Пока она молчит, и я тоже.

Мама сразу примолкла. Дверь из кухни отворилась, и в столовую вошла тётка Дарья, принесла что-то к ужину.

Она поставила на стол кастрюлю и сурово взглянула на маму:

- Я хочу отпуск взять. Сколько лет служу, ни разу ещё не брала.

Мама испуганно взглянула на Михалыча, потом умоляюще на тётку Дарью:

- Но почему же именно теперь? Ведь ты сама, Дарьюшка, видишь, сколько дел, сколько хлопот, огорчений...

- Всех дел не переделаешь,- мрачно ответила старуха.- Есть дела какие поважней, а есть, что и обождать могут.

Мама хотела что-то ответить, но тётка Дарья не дала:

- А не отпустите подобру, тогда расчёт давайте, совсем уйду от вас.

- Дарьюшка, мы понимаем, что ты устала, что Пётр Иванович.... Это совсем не твоё дело. Мы тебе отдельно заплатим. Потерпи немного. Ему уж недолго осталось...

- Вот то-то и есть, что недолго,- перебила тётка Дарья.- Совести у людей нет. Человек помирает, и всё один. Жил, горемычный, один, и смертный час подходит - опять один. Да ты подумай только,- сурово глядя на маму, продолжала она.- Может, к нему ночью Сама придёт. Как её одному-то, одному во всём доме встретить?! - Дарья боязливо взглянула в тёмный угол и торопливо перекрестилась.- Тут от одного страху сразу помрёшь. А мы его, горемычного, одного на

ночь со всякими ужасами оставляем. Он ведь всё видит, всё понимает, только молчит. Потому как податься некуда. Вот и молчит.- Дарья решительно тряхнула головой и закончила: - Нет, так поступать не по-божески, так только изверги поступают. Или отпуск давайте, или расчёт. Провожу его до последнего, опущу в могилку, потом и вернусь. Возьмёте - ваша воля, не возьмёте - другое место найду. Была бы шея, а хомут найдётся.- Она вызывающе взглянула на маму, потом на Михалыча.

Оба сидели, окаменев от изумления.

Наконец мама опомнилась и с облегчением вздохнула.

- Дарьюшка, милая моя! - радостно заговорила она.- Никакого отпуска тебе брать и не нужно. Мы вот только что с Алексеем Михайловичем говорили о тебе, о том, что тебе тяжело за Петром Ивановичем ухаживать. Боялись, что ты откажешься. А ты, выходит, совсем наоборот...