Виктор Степанов - Венок на волне

- Спокойно, товарищи! - сказал он. - Ничего опасного, подходим к нашему берегу.

У трапа столпилась очередь. Лешка протиснулся к ступенькам и пробкой выскочил наверх. Здесь был еще день, и глаза невольно зажмурились от солнца. Лешка подбежал к борту и остановился, оглядывая рейд. Дяди Петиного корабля почему-то не было видно. "Наверно, к другому причалу подошел, к военному", решил Лешка и стал с нетерпением ждать, пока матросы прилаживали трап. Лешке показалось, что делали они это как-то не так. Лица хмурые, словно матросы и не рады, что пришли наконец-то в порт.

Через минуту на причале стало многолюдно, как на вокзале.

Лешка начал опасаться, что в такой толпе дядя Петя его не найдет. "Спрошу-ка у теплоходного матроса", решился он и вернулся к трапу.

- Ты куда же смотался? - недовольно проворчал матрос. - Я же за тебя головой отвечаю.

- А где дядя Петя? - спросил Лешка. - "Стремительный"-то где?

Матрос пожал плечами, помолчал, почему-то вздохнул.

- В море дядя Петя, где же ему быть...

Так Лешка больше и не увидел того моряка, что назвался дядей Петей. Прямо с причала забрала мальчишку детдомовская машина. Теплоходный матрос подсадил Лешку в кузов, помахал на прощание бескозыркой. И этого матроса он тоже видел в последний раз.

Машина долго ехала вдоль моря, и Лешка до боли в глазах всматривался в горизонт. Где-то там, далеко-далеко, над чешуйчатым отблеском волн, миражем вставал перед ним "Стремительный", гордо разрезающий волны. А на мостике дядя Петя с красными сигнальными флажками: "Ведь ты моряк, Лешка..."

Но еще не известно, кем бы он стал, если бы много лет спустя не произошла неожиданная встреча со "Стремительным".

Десятиклассник Лешка Гренин сидел в читалке и готовился к штурму последнего экзамена. Для разрядки полистал свежий журнал. И вдруг далекой зарницей полыхнул в памяти тот день сорок первого года. На журнальном снимке был запечатлен корабль, горделиво несущий свою единственную мачту с флагом. Ну конечно, это он, "Стремительный"! Над фотографией крупный заголовок: "Подвиг не померкнет в веках" и короткая заметка. Короткая, но оглушительная, как взрыв. Точнее, это было эхо того взрыва, который прогремел над морем в тот военный день. А еще точнее, того самого, что был услышан маленьким Лешкой на теплоходе.

Вот что произошло за несколько минут до того, как Лешка почувствовал, что палуба сильно накренилась, и в трюме погасла лампочка.

(Я это так вижу, словно сам стою на палубе теплохода вместо матроса, который запретил Лешке высовываться из люка. Даже больше, я нахожусь сразу на двух кораблях: на теплоходе и на "Стремительном", рядом с командиром и сигнальщиком Петром Семыниным, то есть дядей Петей.)

Наш берег был уже виден. Далеко, на кромке горизонта, темнели метелочки деревьев и казавшиеся игрушечными портовые краны. Четыре мили, не больше, оставалось до родного причала. И вдруг сигнальщик "Стремительного" крикнул: "Слева по борту - перископ подводной лодки!" И еще через минуту: "Слева по борту - торпеда!"

С этого мгновения время измерялось только секундами. Может быть, десять, может быть, пятнадцать секунд понадобилось, чтобы принять единственно правильное решение.

Торпеда неотвратимо неслась к теплоходу. Ее видели все, кто находился на верхней палубе. О ней не подозревали сотни женщин и детей, в том числе и маленький Лешка.

Нет, время теперь отсчитывалось не секундной стрелкой часов. И не в сторону прибавления. Время устремилось к нулю, к той точке соприкосновения торпеды с бортом теплохода, когда раздастся смертельный взрыв. Сама торпеда была сейчас чудовищным секундомером. Десять, восемь, семь, шесть...

Теплоход был бессилен отвернуть, и он грузно скользил, уже обреченный, подставив торпеде беззащитный борт.

На "Стремительном" отсчитывали те же секунды. Опытный глаз командира сразу определил: торпеда пройдет метрах в двух-трех мимо форштевня "Стремительного" и ударит в теплоход. И когда оставалось уже несколько секунд до того, как торпеда пересечет курс, на "Стремительном" раздалась команда:

- Самый полный вперед!

Пять... Четыре... Три... Два... Взрыв!

Сколько ему надо, этому маленькому юркому кораблю? На него хватило бы и трети торпеды...

Сбоку теплохода вспыхнуло солнце, прогремел гром, и прах повис черным дымом над сомкнувшимися волнами, "Стремительного" больше не было.

А до нашего берега уже оставалось всего две мили, и уже шли навстречу корабли охранения.

"...В море дядя Петя, где же ему быть?" - вспомнил Лешка теплоходного матроса. Да, он был теперь в море навсегда.

С этим журналом, воскресившим подвиг "Стремительного", Лешка в тот же день отправился в военкомат и попросил, как только придет разнарядка, направить его в военно-морское училище.

Подожди, подожди, Борис, это еще не все. А кем же стал тот Лешка, где он сейчас? Интересно?

Так вот, тот самый Лешка - не кто иной, как наш командир, капитан 3-го ранга Алексей Иванович Гренин. Теперь тебе понятно, что за снимок висит у него над столом в каюте? Я уже не говорю об астрах и венке на волнах..."

Вот такое письмо я давным-давно написал Борису мысленно, а взяться за перо никак не могу. Несколько раз принимался - ничего не получается, нет слов. И чем больше я о случае со "Стремительным" думаю, тем меньше желания рассказать об этом Борису.

Почему? Я и сам думаю: почему?

Как рассказать Борису о нашем "кап-три"? Поймет ли он, что, узнав о "Стремительном", я стал словно бы обладателем какой-то очень большой, очень личной тайны командира. Нет, Гренин не такой, как все, - это точно. Внешне вроде бы ничем не выделяется, а если присмотреться... Даже на палубе он расхаживает не как другие - по-своему, по-гренински, как будто не в ботинках, а в домашних тапочках. А по трапу летит, как мальчишка по лестничной клетке, презирая ступеньки. Говорят, что на человека накладывает отпечаток комната, в которой он живет, вещи, которые его окружают. Здесь, на корабле, наоборот - все, чего коснулся командир, словно намагничивается им, становится гренинским.

Любопытно наблюдать, когда он на ходовом мостике. Только прикоснулся к поручням - и уже наверху. Стоит как впаянный, как часть надстройки, которая была спроектирована и установлена еще на верфях. Ветер семь баллов - рвет полы накидки, дождь такой, словно кто-то швабрит наверху облака, а командир забыл про капюшон. И с фуражки не спустил ремешка под подбородок. И не дотронулся, чтобы придержать. Фуражка сидит как влитая. Тоже по-гренински - на сантиметр накренясь к правой брови.

Вот он взглянул на море. Не так, как мы смотрим, нет! Мне кажется, что к морю он относится, как к существу вполне одушевленному. И если действительно есть моряки, которые с морем на "ты", так это наш Гренин. Он посмотрел на волны так, словно спросил о чем-то, словно сказал: "Ну, ладно, ладно, хватит волноваться и ершиться, ты же, море, знаешь, что нам еще долго нести службу, а впередсмотрящие на баке промокли насквозь. Да и видимость ноль".