Иван Багмут - Записки солдата

II. Всех непривязанных собак разрешается убивать на месте.

25 июня 1932 года.

Председатель РИК Уяган.

Секретарь Иванов».

— Теперь понятно? — спросил Куб.

— Мне понятно, что собак нужно привязывать, — ответил ученый.

— А мне понятно, что собака может отвязаться, — придавая возможно бо́льшую едкость тону, сказал икрянщик. — На побережье вряд ли найдется человек, который променял бы хорошую собаку на лошадь. Вот я и думаю: для того, кто живет на Охотском побережье и имеет ездовых собак, это постановление важнее, чем известие о наводнении в штате Массачусетс.

Парни закончили выбирать икру. Желто-красная и влажная, она светилась и блестела, как золотые бусы. Теперь она должна была лежать в корзинках шесть часов, пока стечет весь рассол. Только после этого ее можно укладывать в бочки.

— Разумеется, — продолжал Куб, — и для оленеводов это постановление очень важно. Оленеводство на Охотском побережье не знает собаку как сторожа или пастуха табунов. Собака оленю — только враг. Если собака ловка и не ленива, она может для забавы в один день задушить двести оленят и десятка три старых оленей, а сотни других поразгонять так, что пастухам придется искать их до зимы. Но речь не только об этом. Дело тут значительно глубже. Вы, верно, слышали, как лишился своих собак Игнат Рыжий?

Нет, Петр Иванович не слышал об этом. Куб удивился ограниченности эрудиции ученого и добавил, что об этом случае знают все от бухты Нагаево до Петропавловска-на-Камчатке.

Он взглянул сначала на своих помощников, которые стояли, глядя ему прямо в рот, потом на икру, на часы и, немного подумав, разрешил парням на время уйти домой.

— Если хотите, я вам расскажу об этом случае, — сказал Куб и вытащил из какого-то тайника пол-литра, стакан и кусок хлеба.

Ученый кивнул в знак согласия и сел на перевернутую бочку.

— Тащите поближе к себе икру и знайте, что такой, как эта, на материке [5] Материком на Охотском побережье называют центральные части Союза. не бывает. Отведать такую икру можно только на рыбозаводе.

И, поставив перед Петром Ивановичем целую корзинку икры, он запер дверь на крючок и наполнил стакан.

— Это было в двадцать седьмом году. Я тогда работал икрянщиком в бухте Пестрых Скал, — начал Куб. — А солил рыбу Игнат, или Рыжий, как звали его на побережье. Это был перворазрядный скряга, жаднючий, как никто другой. Он тогда жил в той же самой бухте, немного вверх по реке, в лесу. Рыбы в то лето шло много, и я едва управлялся, потому что работал одной рукой. Разгружая пароход, я упал с ящиком, и левое плечо у меня распухло и стало черным, как оленья печенка.

Но ближе к делу. Прошло несколько дней, и из района приезжает наш местный фельдшер, или, как мы его называли, доктор. Я очень уважал его, потому что мы с ним прошли всю Камчатку, освобождая ее от белогвардейцев. Человек твердый, сильный и принципиальный, он имел только один недостаток: все болезни лечил банками. Он это как-то научно обосновывал, и я даже соглашался с ним. Но когда он зашел в икрянку и я услышал звяканье банок в его сумке, мне стало нехорошо. Плечо мое уже совсем почернело и от малейшего прикосновения болело так, что другой на моем месте потерял бы сознание. Поэтому я, вместо того чтобы поздороваться, схватил здоровой рукой большой гаечный ключ и посмотрел на доктора такими глазами, что тот сразу понял меня и убрал руку с сумки, на которой был нарисован красный крест.

«Положи ключ, — сказал он мягко, — и слушай, какое постановление вышло в районе».

И он рассказал о постановлении. Оно было таким же, какое только что прочитали вы. Мы долгонько сидели с ним, вспоминая знакомых, как вдруг раздается выстрел и в икрянку вбегает мальчик с криком: «Убили Рыжего!» Мы бежим в засольный сарай и видим, что Игнат Рыжий стоит, наклонившись над грудой рыбы, угрюмый и злой, а орочи тянут к нему убитую собаку. Орочи обступили Игната и, словно это могло доставить ему большое удовольствие, радовались удачному выстрелу, горячо обсуждали технические детали охоты, искусность охотника, прицелившегося в собаку на бегу. Мы с фельдшером подошли к Игнату, и, хотя он был бывший купец и только случайно остался здесь после освобождения Камчатки, фельдшер все-таки высказал ему свое сочувствие. Он сказал: «Вот досада! А я ехал сюда и думал обязательно выменять у тебя эту собаку на своего коня. Теперь попрошу тебя продать мне хоть кусок собачьей шкуры на рукавицы».

Игнат молчал, а орочи захохотали и сказали, что из собачьего меха рукавицы получаются очень теплые. Мы улыбнулись и посоветовали Игнату крепче привязывать собак.

Это случилось в обед, а перед вечером слышим снова выстрел. Орочи бросили сдавать пойманную рыбу и стали смотреть на холм, откуда шел, продувая винтовку от дыма, Мача.

«Плохо привязываешь своих собак, — обратился он к Игнату и так доброжелательно посмотрел на него, как охотник на волка, когда тот наконец попал в капкан. — Плохо привязываешь! За день у тебя отвязались две собаки!»

Это очень развеселило рыбаков, которые почти все были оленеводами. Кое-кто из них стал рассказывать Игнату о способах привязывать собак, известных даже младенцам, а Игнат только скрежетал зубами. Я спросил, кто убил первую собаку.

«Мача!»

Э, думаю, любопытно! Я знал, что Мача года два назад лишился своих оленей и теперь не кочевал, а ловил куропаток на слиянии двух рек. Но как он потерял оленей, я не знал. Вы бы посмотрели на этого Мачу! Это был настоящий красавец, сильный как пружина. Он мог две недели без отдыха бегать на лыжах за дичью и никогда не приходил с пустыми руками. Когда начиналась пурга, он мог просидеть восемнадцать часов в юрте молча, протянув руки к костру и устремив взгляд на огонь, и так каждый день, пока не распогодится. Вы понимаете, что, когда такой человек берется за какое-нибудь дело, он доводит его до конца.

Когда я проснулся на следующий день, первая мысль моя была о собаках Игната. Мне сказали, что Мача заболел и не вышел с бригадой ловить рыбу. Утром ему поставили банки, а через полчаса у Игната не стало третьей собаки. После этого Мача сказал, что ему стало легче, и отправился рыбалить.

Мача не расставался со своей берданкой ни на минуту, а его восемь детей следили за территорией промысла, как настоящие часовые. И через три дня из двенадцати собак Игната осталось в живых только шесть. Я понимал, что тут сводятся какие-то старые счеты, но в ответ на все мои расспросы слышал одно: «Постановление, закон. Орочи любят выполнять законы».

Когда число убитых собак перевалило за половину упряжки, орочи перестали смеяться и начали смотреть на Игната с некоторой робостью. Когда Мача убил восьмую собаку, я увидел, как у Игната затряслась рука и посыпалась между пальцами соль, которую он держал в кулаке. Тут я решил испытать, на что способен Игнат, и весело сказал ему: