Иван Багмут - Записки солдата

— Как? — не понял тот.

— Как?! — во весь голос заорал Павло. — А вы не знаете — как?

— Это что же — в набат? Да? В набат? — уже испуганно переспросил сторож и, не ожидая подтверждения, побежал к колокольне.

Вскоре деревенскую тишину разорвали тревожные, торопливые удары колокола. Усталого до изнеможения Павла этот звон оживил, и он снова почувствовал, что готов на величайшее самопожертвование.

Когда сбежались перепуганные крестьяне, он встретил их пламенными словами, которые способен произнести лишь тот, кто сам готов на смерть. И его слова, казалось бы такие обычные, дошли до сердец людей и заставили их забыть о своих мелких делах, подняли на бой, на подвиг.

Павло бросал короткие, рубленые фразы, рассказывая о кулацком заговоре, и чувствовал, что и он, и окружающие дышат единой грудью и живут единой мыслью.

— Революция в опасности! Кому дорога власть рабочих и крестьян — к оружию!

— К оружию! — раздался многоголосый ответ, и десятка три парней и мужиков вышли из толпы.

Среди остальных слышались сочувственные голоса:

— Перебить, пока не поздно!

— Всех до одного!

Павло только теперь вздохнул полной грудью, и остатки тяжкого беспокойства, которое не покидало его все время, исчезли окончательно. Он окинул взглядом тех, кто стоял вокруг, увидел несколько знакомых парней, которые, по его мнению, первыми должны были записаться в комсомол, вспомнил о своей несостоявшейся лекции и подумал, что теперь эти ребята вступят в комсомол и без лекций.

И вдруг из толпы раздался добродушный голос старого бедняка, который не пропускал ни одного спектакля и ни одного собрания в «Культпросвете»:

— Ну, дал сегодня лекцию! Молодчина!

1958

Харьков

Петр Иванович, доктор филологических наук, сидел у стола и ощипывал утку. На столе, сбитом из простых досок и фанеры, среди рассыпанного табака лежали галеты, сахар, монография о языках палеоазиатских народов и кусок соленой рыбы. Ученый закончил ощипывать утку, бросил ее на кучу галет, дополнив этим красочный натюрморт, и вздохнул с таким облегчением, как вздыхают только дети после долгих и горьких слез.

Его лицо сразу утратило то слишком сосредоточенное выражение, какое всегда бывает при выполнении непривычной работы, и теперь вся его фигура выражала беспредельную тоску. Уже два месяца Петр Иванович живет в пустынной бухте Охотского моря, вдвоем с икрянщиком рыбного завода, человеком пустым, малокультурным, грубым, неспособным не только на высокие бескорыстные порывы, но и на то, чтобы понять такой порыв у другого. Их забросили сюда из районного центра на собаках, еще по зимнему пути. Волнуясь, ученый нетерпеливо ждал прибытия кочевников, чтобы начать исследование тонкостей их языка.

К тому же Петр Иванович перевел на орочский язык несколько рассказов русских классиков, но ему нужно было уточнить и проверить некоторые места, чтобы закончить перевод и этим, по сути, сделать огромного значения дело: приобщить орочей к бессмертным образцам русской культуры.

А тем временем он живет в обществе человека, которому боится не только прочитать свои переводы, а даже сказать о них, потому что уверен, что в ответ увидит презрительную усмешку или услышит какую-нибудь грубость.

Чего стоит человек, если он может говорить только о засолке икры и своем заработке и все время старается подчеркнуть непрактичность ученого? Лучше жить совсем одному, чем с тем, кто тебя не понимает и не может понять.

И неприязнь к Кубу — так звали икрянщика — нарастала с каждым днем. Ученый прятал ее под маской легкой иронии, но боялся, что вот-вот нервы не выдержат и тогда они с Кубом станут открытыми врагами. Чего хорошего ожидать, если два человека, ненавидящих друг друга, живут вместе на пустынном побережье? А как бы хотелось, чтобы рядом был простой, пусть самый посредственный человек, которому можно было бы открыть душу, не стыдясь сказать о своих обыкновенных человеческих чувствах.

Но сейчас весна, и дороги к людям отрезаны. В бухте только доктор филологических наук Петр Иванович, икрянщик Куб и безграничная, как море, тоска.

Неожиданно и громко заявил о своем существовании черный от сажи чайник. Ученый снял его с печки, всыпал в кипяток чай, поставил чайник на стол и открыл дверь. Солнечный луч упал на связки беличьих шкурок с черными пушистыми хвостами, заиграл на красных с черными крестами на спинках лисьих шкурах, развешанных на коричневых, блестящих от звериного жира рубленых стенах. Посмотрев на меха, Петр Иванович подумал, что они уже достаточно проветрились и их можно прятать в мешки. Он хотел было выйти, позвать своего товарища, но услышал знакомые шаги.

Хлопнула дверь, и в дом вошел Куб. Он повесил на стену ружье, оглядел унылую сервировку стола и сказал:

— Зверь пуганый — нет спасу!

Действительно, зверь, известный больше под названием дикая утка, был напуган беспрерывными выстрелами двух охотников, которые не давали себе труда подкрадываться к дичи, а шли во весь рост. Как только показывались знакомые фигуры, утки улетали.

Доктор, довольный неудачей Куба, снисходительно улыбнулся и посоветовал:

— А вы к зверю подползайте.

— Подползать к утке? — оскорбился Куб. — Я не знаю, о чем пишут в ваших книгах, но твердо уверен, что уток на Охотском побережье бьют, не подползая к ним.

— Так почему же вы их не бьете? — ехидно спросил Петр Иванович.

Охотник сделал вид, что отвечать на этот вопрос ниже его достоинства, и молча сел к столу.

Некоторое время он сидел задумавшись, потом взглянул на ученого и дружелюбным тоном, какого уже давно не было в их разговорах, сказал:

— А у нас новость. На море плавает бочка.

— Бочка? Какая бочка?

— Какая? Море принесло.

Петра Ивановича это очень заинтересовало. Два месяца они живут без всякой связи с внешним миром, и вдруг — бочка в море! Может быть, ее смыло с неизвестного чужого берега, а может быть, она с разбитого корабля?.. Ученый представил себе многолюдный берег, корабельные трюмы, уютную кают-компанию и до боли почувствовал свое одиночество. Появление бочки взволновало его, как давно ожидаемое письмо.

— Откуда она тут взялась? — возбужденно спросил он.

Его товарищ спокойно ответил:

— Меня это меньше всего интересует. Меня интересует, с чем она. — Он немного помолчал и, как человек, взвесивший все «за» и «против», твердо объявил: — И я вам скажу — эта бочка со спиртом! Вот с чем эта бочка!

Ученый снова почувствовал приступ неприязни к своему товарищу, и радость, вызванная новостью, исчезла. Он равнодушно спросил:

— Почему вы так думаете?

— Почему я так думаю? Потому что бочка видна из воды на одну пятую.