Иван Багмут - Записки солдата

Неожиданно близко, в тридцати или сорока шагах от нас, вырастают четыре фигуры в белых халатах, с полевыми сумками через плечо. Лица у немцев застывшие, напряженные, они стреляют поверх наших голов и не успевают повернуться, как грохот наших автоматов наполняет всю окрестность.

Немцы падают, а мы, не переставая стрелять, поднимаемся и бежим к ним.

Видно, теперь немцы лежат всерьез.

— Фу-у! — вдруг вырывается у нас обоих, и мы, шатаясь, подходим к беглецам.

Они не шевелятся. На белых халатах, увеличиваясь, медленно расходятся алые пятна.

Я вытираю вспотевшее лицо и вижу, что рука моя в крови.

— Ранен я, что ли?

Товарищ протягивает мне зеркальце, и я вижу в нем свое исцарапанное лицо.

Мы дожидаемся остальных, потом забираем документы, оружие и медленно направляемся на хутор. Нас встречают партизаны и население.

Ни один немец не ушел.

Теперь мы можем отдохнуть. Маршрут полка известен, и можно не торопиться.

После обеда крестьяне показывают нам путь, значительно более близкий, и на следующий день к вечеру мы нагоняем наш полк. А в своей памяти я запечатлеваю еще одну, четвертую ночь, которую бессовестно проспал с вечера до утра.

Еще трое суток дивизия движется прямо на запад, и я с волнением гляжу на карту — до Харькова восемьдесят километров.

Неужто я увижу свой дом? Харьков!

Полковая колонна еще стояла, заняв всю длинную деревенскую улицу, когда впереди прозвучала команда:

— Противотанковая рота, вперед!

Старшина, который посматривал на длинные ряды домов, по-хозяйски прикидывал, где лучше стать на квартиру, настороженно повернулся лицом к голове колонны.

Через минуту была передана новая команда:

— Разведка, вперед!

Мы добежали до двора, в который свернули пэтээровцы, и пошли за ними. Сад этого дома выходил в степь. Командир полка с офицерами штаба и командирами батальонов стоял в саду и вглядывался в поле, откуда к селу медленно ползли два танка. Пэтээровцы быстро устанавливали свои ружья.

Когда танки были от нас в полутора километрах, кто-то из пэтээровцев выстрелил. За ним громко заухало еще несколько противотанковых ружей. Танки разом повернули и быстро пошли назад.

— Эх вы! — разочарованно обратился командир полка к командиру роты ПТР. — Не могли подпустить поближе.

«Эх вы!» — кажется, говорил взгляд каждого из нас.

Мы постояли еще с полчаса, вглядываясь в степь, но танки не показывались. Командир полка махнул рукой, и мы нехотя ушли.

— Ну, теперь готовьтесь к завтрашнему дню! — сказал кто-то из офицеров.

Взвод занял хороший, просторный и теплый дом, но никто не ложился спать. Наконец, когда уже совсем стемнело, вернулся из штаба старший лейтенант и принес задание:

— Сегодня в разведку идут две группы. Одна — в сторону фронта, откуда появлялись танки, вторая — направо, во фланг.

Задание фланговой группы, куда попал и я, состояло в том, чтобы выяснить, не засели ли немцы на ближайшем хуторе, и, если нет, пройти дальше, до следующего села за восемь километров от места, где мы находились, и постараться взять там «языка».

Только выйдя из села, я вспомнил, что у меня не в порядке валенок: на подошве против большого пальца появилась небольшая дырочка, и туда помаленьку набивался снег. Восемь километров туда и восемь обратно — это шестнадцать. Валенок не выдержит. Не хотелось отморозить ногу и не хотелось говорить об этом старшему лейтенанту, который вел нашу группу. Сейчас дырочка маленькая, но что будет через пять — десять километров? Ругая себя за неосмотрительность, я все проверял, не увеличивается ли дырка, а ничто так не мешает идти, как ожидание, что вот-вот порвется что-то в амуниции.

Ночь выдалась темная, хутор появился перед глазами неожиданно. Я подошел к первому дому и толкнул дверь.

— Откройте!

В доме было тепло, пахло васильками и еще чем-то неуловимо приятным, как из крынки, в которой было свежее молоко. Старик хозяин обстоятельно доложил обстановку:

— У нас немцев нет! А дальше — стоят. Ночью аккуратно себя охраняют. В первом же дворе, как войдешь, — противотанковая батарея и два пулемета, — это старик видел сам. — В огородах тоже пулеметы. По улицам всю ночь ходят патрули, а возле дворов по-разному — где есть, где нет.

Мы внимательно слушали.

— Может, вам с огородов зайти? — сам с собой советовался старик. — Если б хоть видать было! А то в самый раз наткнешься на пулемет…

— Немцы или итальянцы?

— Немец.

Валенок оттаял, и я почувствовал, что портянка мокрая. Разулся и перемотал портянку на другую сторону.

Старик взялся проводить нас до села. Старуха, не говоря ни слова, серьезно, как в церкви, смотрела на мужа. Когда он надел тулуп, бабушка слезла с печи, вытащила из сундука белую женскую сорочку и без улыбки сказала:

— Может, натянешь на тулуп?

Потом подала белый платок повязать голову.

— Это же ты, бабка, себе на смерть приготовила.

— А теперь, может, пожить еще придется, — впервые улыбнулась старуха и, перекрестив всех, заперла за нами дверь.

Мы шли по дороге, совершенно не таясь. Ночью немцы боятся ходить, уверял старик. Когда мы, наметив план операции и распределив роли, свернули с дороги и пошли к огородам, я почувствовал, что палец вылез из валенка. Останавливаться было поздно. Я шел во второй паре спереди и думал не о задании, а о том, как помочь своему горю.

«Эврика! Нашел!» — мелькнуло в голове.

Я натяну на ногу рукавицу, а сверху драный валенок, а если нога в рукавицу не влезет — отрежу напальчник и надену его на палец.

И в тот же миг, разорвав тишину, прямо перед нами бешено застрочил пулемет. Я упал. Пулемет не смолкал, пули издавали короткий зловещий звук — как всегда, когда они вонзаются близко.

Не медля ни минуты, мы, все четверо, ползком ринулись к пулемету. Земляк и Кузьмин — в первой паре, я и Саша — в нескольких шагах от них.

Пулемет сделал паузу, тотчас застучали автоматы наших разведчиков, оставшихся позади нас. Захлебываясь, снова бешено застрочил немецкий пулемет, и мне казалось, что я чувствую силу, с какой вражеский солдат нажимает на ручки.

В пяти шагах от пулеметчика мы с Сашей останавливаемся. Пулемет неистовствует, я ничего не слышу и только слежу за тем, как, сливаясь со снегом, исчезают фигуры Земляка и Кузьмина. Пулемет дает очередь в воздух, это видно по отблескам, и смолкает. Теперь доносится лишь тяжелое дыхание людей. В напряженной тишине хлопает открытая рывком дверь дома, и в ту же секунду мы с Сашей бьем из автомата по дому, по дверям, по окнам.

Не снимая руки с затвора, я прислушиваюсь. Возле дома тихо, но с дальних улиц доносится шум растревоженного лагеря. Слышен галоп всадников, выкрики команд. Проползают, волоча темный сверток, Земляк и Кузьмин. Загорается зеленая ракета, и я успеваю заметить, как мои товарищи падают на пленного, закрывая собой его зеленую шинель. Ракета гаснет, но мы с Сашей продолжаем лежать, пока не стихает прерывистое дыхание тех, кто потащил «языка». И в этот момент я со всей остротой ощущаю, как тонка ниточка, связывающая меня с жизнью.