Владимир Васильев - Педагогический арбуз

Но есть, конечно, и такие, кого из класса на аркане не вытащишь. Это безнадежные домоседы или просто зубрилы. Однажды среди них я заметил Витю Строгова. Он крутился возле доски, что-то, оглядываясь, писал на ней и тут же поспешно стирал. Я зашел в класс.

- Что, творческие муки?

К моему удивлению, Витя вздрогнул, и худенькая спина его прижалась к черной доске, словно стараясь закрыть ее. Но я уже заметил - мой приход взволновал его. Я взял мел, попробовал писать. Он крошился и скрипел, почти не оставляя следов. Доска была намазана воском.

- Ну, Виктор...

Я не знал, что сказать. Меня трудно чем-нибудь удивить. Но подлость всегда ошеломляет. Тем более когда ее совершает человек, в которого веришь.

Несколько секунд в классе стояла такая тишина, что было слышно, как шуршит промокашка, которую сквозняк гнал по полу. Лицо ученика покрылось красными пятнами, потом так побледнело, что исчез мел, которым оно было перепачкано.

- Подлец ты, - тихо сказал я и вышел.

Димка проник в пионерскую бесшумно. Или я так задумался? Лицо его было мрачным. Словно это был не Иголочкин. Даже хитрая складочка над переносьем углубилась трагической бороздой.

- Дружка выгораживать пришел? - холодно спросил я.

Димка потупился.

- Чего выгораживать! Это сделал я.

- Что?

- Доску я намазал. А Витька хотел стереть.

Мне почему-то вспомнилось, как вчера мама долго объясняла любопытной Варьке, что такое инфаркт миокарда. В голову лезла всякая чушь. Мысли были бессвязны.

- Уходи, - выдавил я наконец.

Иногда говорят про человека, что он не в своей тарелке. Весь день я чувствовал себя так, словно жарюсь на сковородке в кипящем подсолнечном масле.

Почему в подсолнечном? В детстве мама жарила пирожки, а я вертелся вокруг котелка. И вдруг капля брызнула мне на ладонь. Вырос волдырь. Я помню, как это было больно - обжечься подсолнечным маслом.

На сей раз Вартан Сергеевич не подтрунивал над моей бедой.

- Плохо, брат. Лучше принять подлеца за хорошего человека, чем ошибиться, как ты. Надо извиниться.

- Извиниться? Мне?

- Не Строгову же перед тобой.

- Да... но как?

Вартан Сергеевич рассмеялся.

- О, это очень просто. Делаешь глубокий вдох.

Говоришь: "Прости, пожалуйста, Витя..." И полный выдох.

А правда, какое это облегчение - перед всем классом сказать хорошему человеку: "Прости, пожалуйста, мне приятно, что я ошибся". И пока Витя растерянно моргал, я спросил:

- Но ведь тот, кто это сделал, совершил подлость?

Другого мнения не было.

- Тогда пусть встанет и перед всеми признается.

Прошло секунды три или четыре.

- Герасим Борисович, простите, пожалуйста.

- Нет, мне твое извинение не нужно. Простить тебя могут только Витя и класс. Их и проси.

Дмитрий Иголочкин шумно вдохнул воздух.

"ХОЧУ СКОРЕЙ СОСТАРИТЬСЯ!"

Открытка гласила: "Директору школы. Прошу Вас явиться 19 ноября с. г. в 19.00 на собрание жильцов дома № 67/1 по улице Кирпичной на предмет обсуждения поведения учащегося Мирошкина В. вверенной Вам школы. Управдом Д. Мотыльков".

Напутственное слово Ефросиньи Константиновяы было и того короче:

- Сегодня я занята. Пойдете вы. И помните, Герасим Борисович, от лица школы говорите. Это вам не игрушки.

Задача оказалась нелегкой. Собрание обернулось настоящим судом. Вначале вид у жильцов был отнюдь не воинственный, сидели во дворе по-домашнему, на колченогих стульях, стареньких табуретках. Старушки мирно лузгали семечки.

Вопрос о Мирошкине был пятым или седьмым в повестке дня. Тут встал управдом - невысокий человечек, брови которого торчали, как пики, в сторону ушей, начал с того, что выразил удовлетворение "фактом наличия" на собрании директора школы. Попеняв на мою молодость (тут я должен был представиться в своем истинном качестве), он перешел к делу. И оказалось оно обширным. Счет "преступлениям" был крупный.

Мирошкин поворачивался ко мне другой стороной своей многогранной натуры. Мало драмкружка, он и во дворе учредил секретную организацию, раскрытием которой так гордился человек с пиками бровей. Основное, что вменялось в вину Мирошкину и его отряду, - это попытки захватить "под штаб" казенные и частные площади. Трижды изгнанные с позором из разных мест, они попытались свить гнездо... в сарае управдома. Его гнев был понятен.

- Такой он, этот Мирошкин. Такие сигналы о нем имеются. Даже сейчас, видите, я говорю, а он сидит.

Вот и вся его культура.

Подсудимый встал и передал свою скамейку судье.

Управдом устроился на ней поудобнее и метнул пики бровей в разные стороны.

- Кто хочет говорить?

Страстно выступала бабка дворничиха (ее палисадник тоже, как выяснилось, подвергся набегу).

- С ими строже надо. Ить до чего додумались - цельный день мяч пинают ногой. А энтот маленький, который Мирошкин, больше всех. Так и шастает, где бы чего выдумать. А зубастый - не приведи господь.

Ей вторила миловидная полная женщина. Она не говорила, а увещевала:

- Ведь ты подумай, Вовочка, мы тебе зла не хотим.

Что вы покоя не даете людям? Танечка мне говорила:

тимуровская команда... Это только в книжках Тимуры хорошие, а на деле, видишь, что получается... Разве нельзя прийти к управдому, попросить, объяснить? Наконец, объявление повесить. Чтобы все знали, что вы хотите добра людям. А то дверь починили в парадном - молчок, скамейку вкопали в саду ночью. Моя Таня из-за этого спать не вовремя легла. Зачем секреты? У вас детство, счастливая, беззаботная пора. А вы и себе покоя не даете, все спрашиваете, кому в магазин сходить, кому письмо отнести... Зачем тебе, Вовочка, так много знать? У взрослых своя жизнь, у вас своя. Зачем тебе все знать?

Мирошкин, который стоял до этого молча, с бледным и злым лицом, что-то пробормотал.

- Что ты сказал? - переспросили его.

- Хочу скорее состариться! - дерзко повторил Вовка и в упор уставился в управдома. Тот зажмурился.

- Вот видишь...

- Вижу. Все вижу, - чуть не плача, кричал мальчишка. - Как старикам, так все. Даже столик для домино поставили. А нам ничего. Спортплощадку обещают третий год. Комнаты для детей тоже три года ждем. "Старость - не радость!" А нам, паданам, с какой радости веселиться?

Вовкино красноречие произвело самый неожиданный эффект. Когда утих смех, все озабоченно заговорили, что детям действительно во дворе не рай.

Управдом призвал жильцов к порядку.

- Прошу тише, граждане. В конце концов мое дело такое, дал сигнал, а там разбирайтесь.

- Дети-то наши, нам и думать, - заметил кто-то.

Собрание повернулось на сто восемьдесят градусов.

Выступать мне не пришлось. А я уже совсем было приготовился к разговору с Ефросиньей Константиновной.

Хорошо картошке - ве надо печься о чести мундира!

ЧТО ТАКОЕ "ТЕТ-А-ТЕТ"