Алексей Артов - Подвиги Слабачка

– Да убоится негодяй взгляда моего, – спокойно провогласил Грозоглаз.

– Что мне твой взгляд, норушник!

– Не знаешь? Узнаешь.

Направил тут лучи из глаз своих Грозоглаз на паучищу нахального. Негодяй заорал вдруг страшным голосом от боли неслыханной, задымился, затрясся, заизвивался, пытаясь силу башен преодолеть отчаянно. Но не мог он помочь сам себе и никто не хотел помогать ему. Загорелся злодей, и куски большие лап его от него отваливались.

Тогда крикнул Слабачок товарищам своим:

– Эй, летуны, эй, бегуны, накормитесь и накормите! Съедим беду и избавимся от беды.

– Он хотел състь нащих мордашек!

– И Добряшку!

– И Грубяшку!

– За Добряшку!

– За Грубяшку!

– За мордашек!

И сотни муравьев с крыльями и тысячи без крыльев обрушились съесть одного того, кто хотел съесть их всех.

– Ты хотел рабов?! Не будет тебе рабов!

– Он хотел камень!

– Не будет ему камня!

– Хотел быть вечным?!

– А будешь тем, что не будешь!

Как ни пытался страшный жестокий паук сопротивляться, а лапы его светом Грозоглаза уже отрезаны и сами собой неживые дёргаются. Как ни пытался он задавить нападавших своим толстым круглым телом, содрогая землю, ничего у него не получалось. Никто под него не подлезал, все сверху на него вскарабкивались.

А муравьи продолжали налетать, набегать к погибели этой своей. И, начав рвать-кусать злодея, да от него отрывать – откусывать, сами гибелью этой своей погибели и стали.

Полились из Гпаука подлого фонтаны его гадости: высокие, липкие и вонючие! Задымился он дымами черными, густыми, едкими, отравляющими.

То кричал Гпаук угрожающе, то молил подлый жалостливо. Даже слёзы проливал крокодиловы. Но не слушал его никто. Не верил никто ему. Не было такого, кто бы не ел его – врага своего.

До тех пор Гпаука держали башни, пока тело страшилища его маленькими кусочками не разлетелось с муравьями-летунами, да не растащилось муравьями-топчунами и не оказалось в норках муравьиных.

Но и тут ещё Гпаук, на кусочки растасканный и пламенем огня злобы своей испепелённый, не успокоился, весь не вышел, весь не кончился. Поднялись из пепла и остатков лапы его да стали притоптывать. Образовалась из дымов от уголёчков его морда его, да стала рожи делать страшные и слова-угрозы губами выделывать.

Обступили тогда муравьи со всех сторон этот дух врага своего, в огне истлевший и ими съеденный и по сторонам растасканный. Задули на него со всех сторон все разом. Ничтожно дуновение от муравья каждого, но от всех муравьев не то что ветер, а взвиваться стал ураганище. Но и ему одолеть призрак паучий не с первого получилось раза.

Стали очертанья лап сопротивляться, смерч муравьиных дыхов останавливать. А губы морды паучиной тоже, как будто дуют, вроде, как смерч отражают. Но напряглись побольше со всех сторон муравьи с муравьишками, задышали глубже, сильнее и чаще. Вот тут и захватил тогда смерч дыхов муравьиных остатки лап паучьих, втянул в свою круговерть, а потом разметывать во все стороны стал. И морда дымовая, как ни дула – как ни сопротивлялась, а начал и её смерч в себя втаскивать, а потом во все стороны развеивать. Растягивалось лицо дымовое сперва злючее, а потом испуганное, а потом плакучее, растягивалось, да вдруг взорвалось, да и сгинуло разом всё в вихрях кружащих.

Ох, вздохнули-выдохнули тогда облегчённо муравьишки все. Кто сел, а кто и попадал от усталости. Исчез, постепенно замедляя круженье, и смерч от дыханий их. Беда закончилась.

Прилетел тут Цветокак и давай летать над пепелищем чудовища. Полетал, покружил, побомбил калачами да и исчез-растворился в воздухе. Пепелище превратилось теперь на недолго в болото вязкое, носы вонью щиплящее. Покрылось вскорости болото эдакое ковром цветастым, и превратилось пепелище паучиное в поляну душистую. А цветы были не как обычно – огромные, а в десять крат муравьишек меньшие.

Побежали муравьишки к поляне цветастой в болоте вязком. Вязнуть в болоте начали. Но не боялись испачкаться. Цветочки муравьишки целыми букетами насрывали, к своим муравьинкам побежали, букеты им надарили.

А вредные муравьинки плакали, потому что букеты пробегали мимо них. Тогда их муравьишки, ими обиженные, пожалели их, простили их и тоже в болото цветастое отправились и тоже букеты им наподносили. Теперь плохие муравьинки снова расплакались, но не от злобы, не от капризов и не от обиды, а уже от радости.

А больше всех из них радовалась Грубяшка. Лапки у неё стали снова стройненькие, с язычка иголки исчезли, а с головы рожки. Трудно Грубяшке не грубить, но грубить она теперь и подумать не могла. Поэтому она Скакунку только улыбалась. На все его слова она только согласно кивала, хоть мало что понимала, потому что только и думала, как бы рот не открывать и вновь грубостей Скакунку в уши не накидать.

Радовались цветочкам муравьинки и запахами их наслаждались, хоть и были цветочки испачканными немного (цветокакной) грязью болотной.

Когда радости поубавилось, оглядываться все вокруг начали и спрашивать друг друга:

– А где Слабачок?

– Где Слабачок?

– Силён Слабачок не только лапками, и головою, но и скромностью, – произнёс один из побелевших-поседевших муравьёв.

– Ушел Слабачок, чтобы не смущать нас, – сказал один из тех, кто проводил его глазами.

А Слабачок, улегшись в своём домике на камне вечного тепла, быстро утонул в сладком сне. От страшной усталости он не увидел моря изменений в своей обители. Как не увидел и всех тех, кто посещал эту его обитель, пока он круговертил в бурях своих подвигов.

Все давно ушли не только из его домика, но даже и из соседних мест. Никто не хотел нарушать покой такого муравьишки, который успел совершить так много, не успев стать даже взрослым муравьём.

Но только одна кроха осмелилась приблизиться к его домику. Этой крохой оказалась Кукляшка. В её лапках были цветочки. Она подошла к камню вечного тепла, на котором Слабачок спал, и сказала:

– Слабачок, только один подвиг ты ещё не совершил – не подарил мне вот эти цветочки. Но когда-нибудь ты и этот подвиг станет тебе по плечу, правда?

И, положив цветы на его каменную кровать, она, резво подпрыгивая, растворилась в цвете ночи.

Забушевали бурживчики разноцветным вихрем над тем местом, где была съедена беда. Их глазики-пятнышки мигают во все стороны. Их кили-паруса, как собачкины носики, ищут новое направление полёта и, увы, находят. Постепенно они исчезают-улетают, направляясь в те места, к которым приближалась новая беда.

Небо начинает светлеть и делаться от бурживчиков и туч всё просторнее. На личике солнышка губки из месяца-печали перевернулись в месяц-улыбку.