Артем Патрикеев - Мир за дверью

Мы были одиноки в этой борьбе, ни звери, ни птицы, ни насекомые не могли нам помочь. Панический страх огня, который у всех живых существ в крови, сумели преодолеть только люди (есть, конечно, некоторые насекомые, которые любят горячие места, но вряд ли от них сейчас был бы толк). Вдобавок дождем даже не пахло, а ручейки и ручьи помочь нам не могли. Единственное, на что мы смогли подрядить птиц – это набор воды из моря и ручьев и выплевывание ее на огонь. К сожалению, это, как говорится, были мертвому припарки (к тому же большинство птиц, боясь огня, близко не подлетало, а выпускало воду на подлете). Но Дуболес все же старался как мог, причем поступил он весьма умно: начиная прижимать к себе деревья от центра и дальше, добираясь до участков, объятых огнем, он оставлял вокруг него круг в двадцать-тридцать метров, убирая с него все деревья. Поэтому когда было покончено с самым большим пожаром (он образовался из-за падения первого вертолета, ведь бочковый запас на нем был еще не истрачен, а взорвался только на земле), дальше дел у нас практически не оказалось. Лично проверив все места возгораний, мы вернулись к Дуболесу.

В изнеможении повалившись возле него, мы только теперь обратили внимание, как сильно уменьшилась наша полянка. Деревья старались прижаться друг к другу как можно плотнее, создавая своеобразную непроходимую толпу.

– По-другому не получалось, – стал оправдываться Дуболес, но мы его сразу же уверили в том, что он все сделал замечательно и лучшего лесного пожарника нам нигде не найти.

Мы даже не заметили, что уже наступил рассвет.

– Так и не удалось поспать. Даже ночью нападают. Причем это было сделано специально, чтобы ни один репортер не догадался, а главное, чтобы никто ничего не снимал. А значит, это были противоправные действия, – выдвинул свою теорию Ратибор. – Кстати, было бы неплохо умыться, – добавил он. – У тебя все лицо черное.

– Не думаю, что у тебя светлее. Только лучше бы нам не умываться, тем более, как я вижу, на данный момент добраться до ручейка нам не грозит, – намекнул я на толпящиеся деревья, загородившие все вокруг.

– Ну, воду найти нетрудно, а если мерить расстояние полетами, то и до моря близко, – пошутил Ратибор.

– Но нам этого не нужно. Перед камерами лучше предстать в наихудшем свете, то есть в самом черном, – озвучил я пришедшую в голову мысль. – Как только они появятся, я сразу полечу с ними общаться.

Мы воззрились на карту. Пожары нанесли нам серьезный урон, а Дуболес сумел вырастить лишь половину намеченных деревьев.

– Дуболес, а ты не устал? Мы вон с ног валимся, а ты с чего-нибудь валишься или просто не обращаешь ни на что внимания? – поинтересовался я, только сейчас подумав о том, что о чувствах и силах Дуболеса мы ни разу не побеспокоились.

– Я трачу столько сил, сколько могу потратить на данный момент, так что перетрудиться у меня никак не получится. Только гибель моих друзей сильно влияет на мое, как это у вас говорят, душевное здоровье. Вчера гибли молодые, только что выращенные деревья, а сегодня гибли старые, умудренные жизненным опытом растения. Птицы почти все спаслись, но вот животным и насекомым досталось очень сильно. Мне очень горько и грустно. Еще парочка таких дней, и я точно перейду в наступление, а уж тогда будь что будет.

– Я слышал, что на пожарищах хорошо растут новые деревья, или это неправда? – спросил я.

– Да, это так. Если лес не будут трогать, то за неделю я восстановлю все попорченные участки. Жаль только, что старых друзей уже не вернуть. Это для вас деревья на одно лицо, но для меня они все разные, у каждого есть своя индивидуальность, свои мысли, свои устремления в будущее. А теперь у них этого будущего нет, – ответил Дуболес.

– А деревья мыслят? – Мне всегда было интересно знать, как думают другие существа, которые не являются людьми (но я не имею в виду нелюдей).

– Конечно, только, наверно, это не совсем правильное слово. Это люди и животные мыслят, а деревья ощущают. Ощущают все то, что близко, все то, что далеко, что на них воздействует и что нет, ощущают будущее и прошлое. Ощущение – это наиболее близкое слово, которое сейчас приходит мне на ум. Вы уж не обижайтесь, но объяснять всякие межвидовые премудрости очень тяжело. Мне трудно объяснить вам, как у них все устроено, но и не менее трудно объяснить им, как у вас все устроено. Я, конечно, пытаюсь, но, как вижу, получается весьма приблизительно. В вашем словаре не хватает словарного запаса, а в языке деревьев не хватает ощущательного запаса. Вот такие вот дела. – Дуболес сразу как-то замялся, соображая, что бы еще можно было сказать этим двум балбесам (то есть нам).

– Ты все хорошо объясняешь, просто жизнь слишком сложная штука, чтобы ее можно было так легко объяснить, тем более тем, кто с ней сталкивался лишь понаслышке, – махнул я рукой и снова обратил внимание на карту. – Сегодня снова я пойду. – Эти слова уже обращались к Ратибору (хотя и к Дуболесу тоже). – Ведь репортеры меня уже видели, а тебя нет. Не стоит сразу раскрывать карты, показывая, что нас больше чем один.

– Больше чем один экземпляр? – поддержал шутку (или немного поиздевался) Ратибор. – Иди, иди. Если что, я тебя прикрою.

– Правильнее было бы сказать «лети, лети», но и так неплохо, – пробубнил я про себя. – Запускай, Махмуд!

– Эта фраза что-то обозначает? – Недоумение Дуболеса отразилось на его движениях, замерших на полпути.

– Это старые воспоминания, из одного веселого фильма, только там было слово «зажигай», но я подумал, что сейчас это слово звучит слишком жестоко, поэтому и применил другое.

– Понятно.

Все также задумчиво Дуболес подхватил меня и бросил. Несмотря на медленный замах, бросок был весьма бодрым, а пронизывающий прохладный ветерок, бьющий в лицо, полностью привел меня в чувство (или к чувствам), прогоняя накопившуюся усталость и сонное состояние. Воздух казался холодным, но после такой жаркой ночи трудно было определить, что это за прохлада, настоящая или субъективная. Жалко, что со мной не было саламандры, она могла бы нам пригодиться, управляться с огнем она всегда была мастерица.

Самое странное, что все эти мысли успели пролететь через всю голову за время полета, за время которого мне еще удалось оборзеть, точнее, обозреть окрестности, которые местами весьма успешно дымились.

«Будет, что показать людям», – усмехнулся я, придревляясь.

Расслабляться, выискивать позиции и заниматься другими посторонними делами уже не было нужды. Машины с надписями ТВ были в сборе (жаль, что они уезжали на ночь, а то им было бы что поснимать), а люди, установившие камеры, смотрели в оба.

Не торопясь, тщательно проверяя каждую веточку, я спустился вниз и вышел из леса. Все камеры сразу же были нацелены на меня. Я, конечно, не мог видеть всех их, но то, что на тебя устремлены десятки глаз (хотя если считать с телевизионной аудиторией, то тысячи или миллионы), ощущалось самой кожей.