Ханс Андерсен - Забытые истории

Много сотен лет назад здесь стоял женский монастырь с высокими башнями, краснокаменными стенами, на которых были высечены фигуры святых.

Однажды темной, ненастной зимней ночью, добрел до этой обители нищий, больной старик. Он совсем выбился из сил, потому и решил попросить приюта и ночлега под сенью монастырских стен и постучал в ворота, но привратница была ленивой, жестокосердной женщиной – уж больно хлопотно в этакую стужу показалось ей идти вниз отпирать все замки и запоры. Поэтому она сердито крикнула старику, чтобы тот убирался и искал себе ночлег в другом месте. Однако странник был до того истощен и так сильно продрог, что не мог и шагу ступить; он снова и снова просил впустить его, жалобно стенал, плакал, но тщетно: ни настоятельницу, ни всех других монахинь не тронули его страдания. И только одна-единственная послушница, которая не дала еще монашеского обета, прониклась жалостью к несчастному старику и умоляла сестер впустить его в обитель, но монахини только посмеялись над ней, поглумились над ее добрыми чувствами и оставили старика наедине с непогодой.

Меж тем ненастье разыгралось пуще прежнего. Тогда убогий странник коснулся стены своим посохом, и в то же мгновение жестокосердная обитель провалилась в бездну. Дым и пламя вырвались из ужасной пропасти, которая затем заполнилась водой. К утру буря утихла, а на том месте, где прежде сверкал в солнечных лучах золотой крест на высокой монастырской звоннице, теперь простиралась водная гладь озера.

Добросердечная послушница, которая пожалела старика, искренне, всей душою, любила одного из самых благородных рыцарей тех краев. Оттого-то обитель и стала ее темницей. Однако не раз ночною порой рыцарь тайком пробирался через лес к уединенному монастырю. И в то время, когда все вокруг было объято сном, влюбленные беседовали через решетку кельи и частенько расставались уже на рассвете.

По обыкновению, пришел он и в ту ненастную ночь. Но как затрепетало его сердце от боли и тревоги, когда он не увидел обители на прежнем месте, а лишь услышал, как ревет и клокочет вода, укрытая густыми клубами дыма. Ломая руки, он рыдал и так громко выкрикивал любимое имя, что голос его, несмотря на бурю, разносился далеко вокруг.

– Всего лишь раз, один-единственный раз, – тоскливо твердил он, – приди в мои объятия!

Вдруг из бездны, над которой пенилось бурное озеро, раздался голос:

– Будь завтра, в одиннадцать часов ночи, на этом самом месте! Ты увидишь на поверхности воды алую, как кровь, шелковую нить, потяни ее к себе!

Голос умолк. В горькой тоске и печали воротился рыцарь домой, не ведая, что уготовано ему судьбой. Однако в назначенный час он снова пришел к озеру и сделал все, как велел ему голос.

Дрожащей рукой схватил он алую, как кровь, нить, потянул за нее – и перед ним предстала его возлюбленная.

– Неисповедимый рок, – молвила она, – который вверг меня, ни в чем неповинную, в бездну вместе с виноватыми, позволил мне каждую ночь, с одиннадцати до двенадцати, беседовать с тобою; преступать же этот час мне никак нельзя – иначе ты больше никогда меня не увидишь. И никто другой, кроме тебя, не должен меня видеть, иначе незримая рука перережет нить моей жизни.

Долго, очень долго продолжались ночные свидания на берегу озера, и всякий раз, стоило рыцарю потянуть за алую, как кровь, шелковую нить, из синих вод появлялась его возлюбленная. Оба они были так счастливы своими тайными встречами и ничуть не боялись, что кто-нибудь застанет их в этом безлюдном, внушающем страх месте. Но зависть и злоба выследили рыцаря, и однажды чужой человек подглядел, как влюбленные рука об руку гуляют по берегу. Когда на следующую ночь рыцарь приблизился к милому озеру, воды его в ясном свете луны алели, словно кровь. Трепетной рукой он схватился за нить – но она побелела и была обрезана.

Стеная, метался рыцарь по берегу, ломал руки и призывал свою возлюбленную. Но тщетно. Никто ему не ответил. Тогда безутешный юноша бросился в озеро, и воды сомкнулись над ним.

Жила на свете несчастная бедная женщина; питаться горемычной было нечем, супруг же ее скончался, надобно похоронить его, да при этакой бедности и гроб-то купить не на что! И никто не хотел ей помочь, ни один человек, вот она и плакала, умоляя милосердного Господа о помощи, ведь Он так милостив ко всем нам.

Окно стояло открытым, и вдруг в него влетела крохотная птичка. Это была канарейка, которая выпорхнула из своей клетки и совершила удивительный полет над крышами; теперь же, очутившись в комнатке несчастной женщины, она села у изголовья мертвеца и чудо как прелестно запела – словно хотела сказать бедняжке: «Не кручинься, неужели ты не слышишь моей радости!»

Бедная женщина насыпала на ладонь немного хлебных крошек и поманила к себе пташку. Та спорхнула к ней на руку и принялась клевать – она была так мила!

В это время кто-то постучал в дверь. Вошла другая женщина, увидала маленькую канарейку и сказала, что это, вероятно, та самая птичка, о которой нынче писали в газете: она, оказывается, улетела от неких людей, живущих на этой улице.

И вот несчастная женщина отправилась с пташкой-певуньей к тем людям, а они были очень рады видеть целой-невредимой свою беглянку и спросили, где она отыскалась; страдалица и рассказала им, как канарейка залетела к ней в окно, села у изголовья ее усопшего мужа да запела так дивно, что она даже плакать перестала, хотя бедность вконец ее замучила, ведь и гроб для покойника купить не на что, не говоря уже о еде.

Ну, хозяева канарейки и пожалели ее, ведь были хорошими, добрыми людьми, да и больно-то радовались возвращению птички! Купили они гроб для мужа бедняжки и наказали ей приходить в их дом каждый день – здесь, мол, она найдет и еду, и питье. Страдалица не помнила себя от счастья и возблагодарила милосердного Господа за ниспосланную ей, когда она пребывала в глубокой скорби, прелестную маленькую канарейку.

Мудрецы древности придумали гениальный способ говорить людям правду, при этом не выставляя их на посмешище. Они давали им заглянуть в своего рода волшебное зеркало, в котором являлись всевозможные звери и диковинные вещи. Зрелище это было столь же забавным, сколь и поучительным. Его назвали басней, и абсолютно все поступки животных, представленные в том зеркале, разумные или глупые, люди могли примерить на себя и подумать: басня-то про тебя сложена! Вот никому и не было обидно. Приведем-ка пример.