Сергей Замятин - Другая планета

(я насчитал их шесть)

вокруг которой толпилась и гудела пчелиным роем куча народа. В этом балагане было не разобрать, кто с кем прощается, кто смеётся, а кто ревёт. Протиснувшись вглубь толпы, мы довольно быстро нашли нужный нам автобус, на котором была нарисована огромная цифра 4, означающая номер отряда. Особых слёз и соплей не было. Разве что мама немножко не сдержалась. Она обняла меня так, что я чуть не задохнулся, и сказала, что каждые выходные будет меня навещать. Не отпускала долго и всё целовала в щёки, пока водитель не дал сигнал к отправке, и ребятня не повалила в автобус. Отец передал мне сумку, похлопал по плечу и наказал хорошо себя вести. Быстро попрощавшись, я вручил девушке-контролёрше в красной пилотке свою путёвку и сел на свободное место у окна, запихнув поклажу под сиденье. Хорошо, что я был в шортах и лёгкой белой рубашке, потому как в салоне было очень душно и жарко. Лишь пионерский галстук мешал и давил на шею. Шторок на окнах не было, и даже слабые утренние лучи солнца через стекло обжигали так, что я решил осмотреться в поисках другого места, где-нибудь в тени. К сожалению, все «козырные» были заняты. Только я собрался пересесть на соседнее сиденье, чтобы окончательно не зажариться, как вдруг меня опередила какая-то девчонка. Она чуть не опоздала и, запыхавшись, плюхнулась со всего размаху рядом со мной.

– Женька, – звонко выпалила она, широко улыбаясь.

– Серый, – недовольно проворчал я, щурясь от нещадно палившего солнца.

– Ты в какой отряд записан? А, да, в четвёртый! Ну, будем знакомы! – протараторила она, сама же и ответив на свой вопрос.

Она была рыжая. Точнее, огненно-рыжая. Непоседливая и смешная. Вся в конопушках. Мне даже показалось, что её белая блузка, синяя юбка и галстук были в этих конопушках. Пока мы стояли, она раз сто, наверное, подскочила и помахала своим предкам. Я даже хотел было уступить ей ненавистное мне место у окна, но не стал. Она же девчонка всё-таки.

Через пару минут, наконец, поехали. Родители, и без того беспрестанно махавшие руками на прощание, стали делать это ещё яростнее, будто хотели взлететь и отправиться вслед за автобусом по воздуху. Я тоже помахал им, насколько хватило угла обзора из моего окна. Ехали мы медленно, но скучать нам не давала та самая девушка в красной пилотке, которой я отдал свою путёвку. Она была некрасивая, в смешных роговых очках, через которые её глаза казались больше, чем были на самом деле. Сначала она устроила перекличку, потом рассказывала нам о том, как мы будем жить в лагере. Только я всё прослушал. Женька тараторила рядом. Я иногда кивал, чтобы она не подумала, что я её не слушаю. Этому я ещё давно у отца научился! В итоге, как ни старался понять Красную Пилотку и Женьку одновременно, так ничего и не понял. Одно хорошо – болтали они обе недолго. Мы выехали за город, и ребята затянули «Песенку друзей» из «Бременских музыкантов», «Мы едем, едем, едем в далёкие края…» и другие. Стало веселее. И жарче. В общем, не знаю, как я вытерпел, но где-то через пару часов мы свернули с трассы и въехали в лес. Трясло очень сильно, и пыль плотной завесой окутала автобус, зато здесь было гораздо прохладнее.

Совсем скоро мы оказались на территории лагеря. Перед нами какой-то старик открыл железные ворота, над которыми была закреплена вывеска с надписью «Алые паруса» и корабль, выкрашенный в бледно-розовый цвет. Проехав ещё немного, мы остановились на огромной поляне. Там уже стояло несколько таких же жёлтых «гробов»,

( как их называет отец )

ребятня из которых давно высыпала на свежий воздух. Но завидовал я им сравнительно недолго. Вскоре двери открылись, и Красная Пилотка выскочила первой, выпуская всех по одному, наверное, чтобы ещё раз пересчитать. Я вышел следом за Женькой, даже помог ей немного с багажом, хотя она и была против.

Вы не представляете, как после этой «железной духовки» было здоровски оказаться на улице. Я бросил свою сумку на землю, глубоко вдохнул ароматы хвойного леса и чуть не потерял от радости сознание. Женька пошла по тропинке за Красной Пилоткой, которая должна была проводить нас до самого корпуса. А я задержался. Хотелось насладиться первыми минутами пребывания в лагере. Я ещё раз набрал полные лёгкие. Даже глаза прищурил от удовольствия! Как вдруг кто-то сильно толкнул меня в спину, так что я не успел удержать равновесие и больно упал на валявшиеся повсюду под ногами шишки.

– Слышь ты, дистрофан, тебе привет от братухи моего, – раздался где-то надо мной хриплый гнусавый голос, какой может быть только у боксёра.

И тут я понял, что Кабан мне всё-таки отомстил.

Я часто думал о том, почему мир так несправедлив ко мне. Почему одним всё и всегда сходит с рук, а другим приходится отвечать за чужие поступки, как за свои собственные. Думал и не мог найти ответа. Год назад я лечился в санатории при заводе, на котором работает мой отец. Как-то раз после ужина я пошёл в игровую комнату и увидел там такую картину: «Крыса», она же Марина Эдуардовна – старшая по этажу – для чего-то собрала всех парней и поставила их в линейку.

– Кто это сделал? Я ещё раз спрашиваю, кто из вас, поганцы, это сделал? – орала она на них и пальцем показывала на пол.

Сначала я не понял, о чём идет речь, лишь почувствовал, что чем-то воняет. А потом заметил в углу у дивана кучу говна.

– А ты чего там встал? – вдруг повернувшись в мою сторону, прокаркала она. – Ну-ка вставай со всеми в ряд и побыстрее.

Я встал вместе со всеми. Она подошла ко мне поближе и уставилась на меня своими глазищами. От неё несло перегаром, как от моего дяди, когда он приходил к нам домой, чтобы попросить у отца в долг. Но самым неприятным в этой ситуации было не это. Её глаза будто имели когти, вцепились в меня и не отпускали.

– Скажи-ка мне, не ты ли это сделал, а? – с язвительной ухмылкой отрывисто произнесла она.

Я помотал головой.

– А почему же тогда пришёл позже всех, позволь узнать?

– Ужинал, Марина Эдуардовна.

– Вы только посмотрите на него! Ужинал он, видите ли! Посмотрите-ка на него!

Она как-то криво ухмыльнулась и сдвинула брови, так что они стали похожи на английскую букву V.

– А может, ты сделал эту гадость до ужина? Что на это скажешь?

– Да это не моё! Я же только что пришёл.

– Ага, знаю я вас. За дуру меня принимаешь? Знаю я вас!

– Ну честное слово, это не я! Честное пионерское!

– Что?! Да как ты смеешь! – Её лицо побагровело от злости. – Такие как ты вообще недостойны носить гордое звание «пионер»!

И тут её понесло. Уж не знаю, чем я ей не угодил, но только досталось мне, по-моему, за все прегрешения человеческие. Её глаза ещё крепче вцепились в меня своими длинными зеленовато-пепельными когтями, и как я ни старался отвести от них взгляд, они были ко мне беспощадны. Будто съедали заживо. В общем, не вытерпел я и заплакал. А «Крыса» почему-то подумала, что, мол, раз я слезу пустил, значит, виноват на 100%. И пришлось мне убирать эту смердящую кучу за того, кто это сделал. С тех пор в моём мозгу устойчиво укоренилась одна простая формула: «Заревел – пиши пропало».