Юрий Коринец - В белую ночь у костра

Он искал ответов на эти вопросы. И тут судьба послала ему человека, который ему всё объяснил — это был латыш, член РСДРП, и фамилия его была Сайрио…

— Наш Сайрио?! — воскликнул я.

Я же знал Сайрио! Это был дядин друг, старый большевик, он провожал дядю в Испанию, он часто приходил к нам в гости в Москве! «Как тесен мир!» — вспомнилась мне опять бабушкина поговорка.

— Наш Сайрио, — сказал дядя с улыбкой.

— Он тоже знал Потапыча?

— Я же говорю тебе, что судьба послала Потапычу Сайрио на Маньчжурском фронте! Познакомились они при чрезвычайных обстоятельствах. Сайрио служил рядовым в пехоте. Он был там по заданию партии: агитировал среди солдат против войны. Он был тогда молодым и красивым, — задумчиво сказал дядя…

«А сейчас он лысый, — подумал я. — А дядя не лысый! Но усы у дяди висят до подбородка, так же как у Сайрио».

— А ты познакомился с Сайрио в ссылке? — спросил я, вспомнив рассказ дяди об Онеге.

— Не перебивай! — рассердился дядя. — Сейчас я рассказываю про Потапыча, а не про себя!

…Один раз, зимой, полковник с Потапычем отсиживались в полуразрушенной фанзе. За стеной гудел ветер. Связи со штабом не было из-за метели и прорыва японцев. Вся фанза была завалена соломой. Полковник полулежал на топчане. Потапыч топил соломой маленькую железную печку. Вдруг открылась и захлопнулась дверь, впустив клубы белого пара со снегом и троих солдат. Двое были с примкнутыми к винтовкам штыками, а третий — без оружия, без шапки и весь избитый. Все трое были запорошены снегом. Конвойные отдали честь полковнику и передали ему какую-то записку. «Ах! — закричал полковник, — Ах! — Он дважды пробежал записку глазами. — Агитатор! Социалист! Сволочь! — закричал он. — В моём полку!.. — и опять упал на топчан. — Потапыч, воды!» — приказал он. Потапыч подал ему стакан воды. Он выпил его залпом, чуть не расплескав. «Водки!» — приказал полковник. Потапыч подал водки. Полковник выпил. Он сразу покраснел как рак. Как варёный рак. «Видишь ты эту птицу, Потапыч?» — отдышавшись, спросил полковник, кивнув на арестованного. «Так точно, вашескородие! Вижу!» — «Это сволочь и предатель! Он возмущает наших доблестных солдат против отечества! Против царя-а! Ясно тебе, кто это такой?» — «Ясно, вашескородие!» — «Сейчас же выгони из соседней фанзы солдат и сиди с ним там! Не спускай с него глаз! Понял?» — «Так точно, вашескородие!» — «Можешь бить его, только не до смерти! — взвизгнул полковник. — Не расставайся с ним ни на минуту!» — «Слушаюсь, вашескородие!» — козырнул Потапыч…

— Внимание! — сказал Порфирий. — Впереди порог!

— Это был Сайрио? — не выдержал я.

— Сайрио, — сказал дядя, хватая весло и пряча в карман трубку.

— И что Потапыч с ним сделал?

— Ничего он с ним не сделал! Это Сайрио с ним сделал!

— С кем?

— Правее! — крикнул Порфирий.

— С Потапычем, чёрт возьми, с кем же ещё?

— А что он с ним сделал?

— Не «что», а «кого»!

— Ничего не понимаю! — сказал я. — Как «кого»?

Дядя сердито смотрел вперёд.

Там, впереди, на реке, кипели белые волны…

— Нечего перебивать! — возмутился дядя. — Большевика он из него сделал, вот кого! Пять суток Потапыч охранял арестованного. Потапыч и Сайрио беседовали с глазу на глаз день и ночь…

Рёв реки становился всё громче.

— На пятые сутки, когда за арестантом пришли из штаба дивизии, их след простыл…

— Чей след?

— Сайрио и Потапыча! Полковник велел им не расставаться, они и не расстались…

Река мелела, и течение усиливалось, и плот бежал всё быстрее навстречу кипящему порогу. Впереди было всё бело от пены, из которой торчали каменные лбы — то тут, то там — по всей ширине реки и далеко впереди. Над камнями и над кипящей водой дымились облака брызг с разноцветными радугами.

Дядя И Порфирий стояли на вёслах, а я с длинной вагой в руках — в середине плота.

— Теперь гляди в оба! — глухо крикнул Порфирий. — Левей!

Его голос тонул в приближающемся рёве…

Дядя и Порфирий несколько раз взмахнули вёслами, а я оттолкнулся от дна — здесь было мелко, — и плот пролетел слева от огромного камня, колыхнувшись на буруне.

— Правей! — крикнул Порфирий.

Опять несколько ударов вёслами и толчки вагой — и мы пролетели мимо другого камня.

Вода захлёстывала на плот, буруны обдавали нас ледяными брызгами, и рёв стал оглушительным… Мы летели в кипящей белой воде, лавируя между камнями…

— Лево! — крикнул Порфирий.

Его почти не было слышно…

— Право!

Плот качался и подпрыгивал…

— Прямо-о-о!

Последние два камня, между которыми мы проскочили, резко тряхнули плот. Мы летели со страшной скоростью…

Ревущий порог остался позади.

— Теперь проскочить стенку — и порядок! — сказал Порфирий.

— «Какую стенку?» — хотел я спросить, но было уже поздно: нас несло на отвесную каменную скалу…

— Миша, отойди на левый борт, — спокойно сказал Порфирий…

Я сделал шаг влево, раздался страшный треск, плот встал дыбом, и я очутился в воде…

Это мы потом во всём разобрались, спустя минут десять, сидя на разбитом плоту на мели, а в тот момент я ничего сообразить не успел. Хотя дядя сказал, что я вёл себя отлично! Что я смелый! И сообразительный! Но это он так думал, а я сам так не думал. Дело в том, что я ничего не успел сообразить, потому что всё произошло молниеносно! Потому-то я и не испугался, а ещё я не испугался потому, что просто не знал, что нас ждёт… Если б я сейчас приближался к этой стене, я бы, наверное, боялся, а в тот момент я ничего не боялся… Не боялся просто по неведению.

А дело было вот как.

После порога речное русло сразу сильно пошло под уклон, упираясь в высокую каменную стену, поросшую на макушке лесом; издали казалось, что река тут кончается, а она просто ударялась в стену и резко поворачивала налево под углом в девяносто градусов. Под скалой было очень глубоко, а ниже, влево от скалы, река опять расплёскивалась по мели, над россыпью камней.

Когда летишь к этой скале на плоту, надо всё время грести влево, чтобы отойти от скалы как можно дальше или хотя бы смягчить удар. Дядя с Порфирием так и делали. Но раз на раз не приходится, и нам не повезло: в одном месте скалы под водой был выступ, гладкая сточенная ступенька, и нас вынесло на эту ступеньку, потому плот и встал дыбом…

Я сразу скатился в воду и ушёл в глубину — меня засосала воронка, — и сразу же за мной нырнул Порфирий и схватил меня в воде за волосы, и мы с ним вынырнули уже ниже скалы…

Между прочим, когда я упал в реку и пошёл на дно, я даже не успел закрыть глаза, я не заметил, как очутился под водой, просто мне показалось, что небо надвинулось совсем близко, яркое зеленовато-голубое небо с лимонным колыхающимся солнцем в середине, которое уже не слепило, и я смотрел на него широко раскрытыми глазами, и тогда я захотел вздохнуть и сразу нахлебался воды — а она была прозрачная, чистая-чистая, как стекло! — и в этот момент только понял, что я в воде, что меня крутит воронка, и увидел рядом с собой как бы в несколько раз увеличенного Порфирия; он плыл в воде стоя и прямо смотрел на меня, загребая воду руками. Я увидел его увеличенные, огромные руки, оранжевые на фоне зелёной водяной массы, пронизанной лимонным солнцем, я даже увидел на Порфириевых ладонях выпуклые белые шрамы от белогвардейских гвоздей — когда эти руки приблизились к моим глазам и схватили меня за волосы… но всё это я осознал потом…