Эльдар Ахадов - Кругосветная география русской поэзии

Городницкий Александр Моисеевич

ИНДИЯ
На берегу Бенгальского залива,
В индийском городке Витшапатнам,
Где пляжи огибая прихотливо,
Толпа аборигенов по утрам
На корточки, спиною к океану,
Садится, ягодицы оголив,
И холмики фекалий постоянно
Смывает набегающий прилив,
Где небо абрикосового цвета,
И по ночам шакалов дальний вой,
Я месяц жил, стараясь вникнуть в этот
Восточный муравейник вековой.
Где люди – сор, и неприкосновенны
Животные с глазами мудрецов,
И светятся карминовые стены
Тысячелетних храмов и дворцов.
Куда, преодолев леса и горы,
Всё воплощая в зрение и слух,
Паломники стремятся, для которых
Чем суше тело, тем сильнее дух.
Где солнцем беспощадным обожжённый,
Строитель клал упрямо кирпичи
В обители слепых и прокажённых
С неистребимым запахом мочи.

Тихонов Николай Семёнович

ИНД
Я рад, что видел у Аттока
Могучий Инд в расцвете сил
И весь размах его потока,
Который землю веселил.

И я, смотря, как дышит долгий,
Пришедший с гор высокий вал,
От имени могучей Волги
Ему здоровья пожелал.

Брюсов Валерий Яковлевич

ПРЕДЧУВСТВИЕ
Моя любовь – палящий полдень Явы,
Как сон разлит смертельный аромат,
Там ящеры, зрачки прикрыв, лежат,
Здесь по стволам свиваются удавы.
И ты вошла в неумолимый сад
Для отдыха, для сладостной забавы?
Цветы дрожат, сильнее дышат травы,
Чарует всё, всё выдыхает яд.
Идем: я здесь! Мы будем наслаждаться, —
Играть, блуждать, в венках из орхидей,
Тела сплетать, как пара жадных змей!
День проскользнет. Глаза твои смежатся.
То будет смерть. – И саваном лиан
Я обовью твой неподвижный стан.

Городецкий Сергей Митрофанович

КОФЕ
Тебя сбирала девушка нагая
По зарослям благоуханной Явы.
Как ящерицу, дико обжигая,
Ей кожу рыжей сделал луч кудрявый.
Замучена полуденной работой,
К любовнику, такому же нагому,
Она бежала в лунное болото,
К сплетенному из вешних прутьев дому.
И там кричали, радуясь, как дети,
Что труд прошел, а ночь еще продлится,
Показывая на жемчужном свете
Блестящие от долгой ласки лица.
С утра голландец с ремешковой плеткой
На пристани следил за упаковкой
Клейменых ящиков – и кровью кроткой
Окрашивал тугую плетку ловко.
Потом с валов могучих океана
Корабль срезал бунтующую пену,
Пока в каюте мягкой капитана
Купцы высчитывали вес и цену.
До пристани, закутанной в туманы,
Томились, гордо засыпая, зерна.
А там, на Яве, кровяные раны
На девушке горели рыже-черной…
Любуешься порою, как в фарфоре
Кипит с отливом золотистым кофе,
И вдруг – в мозгу встает желаний море,
И кровь томит тоска по катастрофе:
Сломать насилье! Снять с дикарской воли
Бесстыдство злое купли и продажи!
Плетей не надо для цветов магнолий!
Не надо солнцу океана стражи!
Отмстить за бешенство бичей ременных!
Пусть хищники в туман уйдут кровавый!
Да здравствует свобода угнетенных
Во всех краях и на болотах Явы!

Бальмонт Константин Дмитриевич

БОРО-БУДУР

(Храм Будды. – Ява)

В камне тлеющем хмуро
Лики – тысячи – хоры.
Ещё смотрят их взоры.
Возле Боро-Будура
Серо-бурые горы.

Вон оттуда досюда
Протянулись вершины,
Как огромные спины
Исполина-верблюда,
Горбуна-чуда-юда.

Но в выси распалённой
Над Природой и Храмом,
Над ликующим гамом,
Многократно-взнесённый,
Жив навек – Просветлённый.

Городницкий Александр Моисеевич

ДОЛИНА МУСА-ВАДИ
В долине, что называют «Муса-Вади»,
Я жду Моисея – вместе со мной народ.
Запасы еды иссякли и нет воды.
Пророк нас покинул снова – сказал, придёт.
Ослепли глаза от неистовой синевы.
В повозку со скинией грустный впряжён осёл, —
Нигде ни колючки, ни кустика, ни травы, —
Лишь Мертвого моря едкий крутой рассол.
То страх управляет нами, то медный змий,
Мы Господа молим избавить нас от невзгод.
Одни со слезами стонут: «Ах, Боже мий!»
Другие негромко шепчут: «Mein lieber Gott!»

В долине, что называют «Муса-Вади»,
Я жду Моисея – вместе со мной народ.
Четыре пустыни оставлены позади,
Четыре моря пройдены нами вброд.
По вязким пескам бредя из последних сил
Сквозь дождь ледяной и самума свистящий ад,
Мы вновь утыкаемся в холмики тех могил,
Которые вырыли несколько лет назад.
Бог ордер на землю выдал нам смотровой.
Последний хребет перевалим ещё, а там
Долины рек полны голубой травой,
И нету гиен, крадущихся по пятам.

В долине, что называют «Муса-Вади»,
Я жду Моисея – вместе со мной народ.
Больное сердце гулко стучит в груди,
И сороковой истекает сегодня год.
Последний в дороге не сгинувший ветеран,
Былинкой седою кренящийся на ветру,
От этих скитаний бесплодных и старых ран,
Всего вероятней, скончаюсь и я к утру.
А ночь над миром хрустальнее всех ночей.
Мерцает тускло месяца жёлтый жгут.
Хамсин пустыни – дыхание тех печей,
В которых завтра внуков моих сожгут.
И вспоминая рабства позорный плен,
В долине, что называют «Муса-Вади»,
В последний раз я силюсь привстать с колен,
В последний раз шепчу я: «Господь, веди.»

Есенин Сергей Александрович

Золото холодное луны,
Запах олеандра и левкоя.
Хорошо бродить среди покоя
Голубой и ласковой страны.
Далеко-далече там Багдад,
Где жила и пела Шахразада.
Но теперь ей ничего не надо.
Отзвенел давно звеневший сад.
Призраки далекие земли
Поросли кладбищенской травою.
Ты же, путник, мертвым не внемли,
Не склоняйся к плитам головою.
Оглянись, как хорошо другом:
Губы к розам так и тянет, тянет.
Помирись лишь в сердце со врагом —
И тебя блаженством ошафранит.
Жить – так жить,
любить – так уж влюбляться.
В лунном золоте целуйся и гуляй,
Если ж хочешь мертвым поклоняться,
То живых тем сном не отравляй.
Это пела даже Шахразада, —
Так вторично скажет листьев медь.
Тех, которым ничего не надо,
Только можно в мире пожалеть.

Гумилёв Николай Степанович

ОРЁЛ СИНДБАДА
Следом за Синдбадом-Мореходом
В чуждых странах я сбирал червонцы
И блуждал по незнакомым водам,
Где, дробясь, пылали блики солнца.
Сколько раз я думал о Синдбаде
И в душе лелеял мысли те же…
Было сладко грезить о Багдаде,
Проходя у чуждых побережий.
Но орел, чьи перья – красный пламень,
Что носил богатого Синдбада,
Поднял и швырнул меня на камень,
Где морская веяла прохлада.
Пусть халат мой залит свежей кровью, —
В сердце гибель загорелась снами.
Я – как мальчик, схваченный любовью
К девушке, окутанной шелками.
Тишина над дальним кругозором,
В мыслях праздник светлого бессилья,
И орел, моим смущенным взором,
Отлетая, распускает крылья.