Виктор Голявкин - Избранное

– А у тебя, – говорю, – шашка хорошая. Мне твоя шашка нравится.

– Да бурка у меня неважная, все время валится. Поплясать хочется, а нельзя. Можно только ходить, и то медленно…

– Да сними ты ее, – говорю, – и все!

– Какой же тогда, – говорит, – я казак буду!

– Был, – говорю, – казаком, и хватит.

– А ты жабо свое снимешь?

– Зачем мне жабо снимать, если оно не мешает.

– Как хочешь, – говорит, – а я свою бурку сниму. Надоела мне бурка!

Он отдал ее первокласснику. А тот ее бросил. Тогда он позвал Золушку и говорит:

– Вот тебе, держи…

И мы с ним побежали к елке.

У меня стало такое хорошее настроение! Мы так плясали, что даже игрушки попадали. Не все игрушки попадали. Но две-три игрушки упали. Потом их обратно повесили. А какие мы пели песни! Мы пели: «Елка, елка, зеленая иголка», и «В лесу родилась елочка», и «Елки, елки, какие елки!», и «Новый год, новый год, много счастья принесет»…

Веселый был карнавал!

Обратно мы шли вместе с Мишкой. Он мне про отца рассказывал, про дядю Гошу. Про то, что он хочет уехать куда-то, совсем в другой город, поскольку он здесь засыпался, а как засыпался, Мишка не знал, он только знал, что засыпался. А мать его ехать не хочет. Поскольку она не засыпалась. А Мишка ждет не дождется. Он путешествовать любит.

Мы всю дорогу смеялись. Карнавал вспоминали. Столько я никогда не смеялся. Я про все на свете забыл. Я даже забыл снять колпак. Так и шел в колпаке.

Радостный, я вбежал в комнату. Я все не снимал колпак. С него стекала вода. На улице шел мокрый снег. На столе я увидел записку. Не записку, какую-то просто бумажку. Я стал читать:

…Войсковая часть № 15/40 извещает вас, что ваш муж геройски погиб в боях под Москвой… числа… года. Похоронен в деревне Дубки…

. . . . . . . .

…Папа мой украшает елку. Сначала мы украшали все вместе – я, мама, Боба и папа, потом мы пошли спать, а папа остался. Он ходил вокруг елки на цыпочках и говорил сам с собой. Но я слышал, что он говорил, хотя он говорил очень тихо, я видел его и слышал: «Вот этот заяц пойдет сюда, нет, пожалуй, сюда… а вот этот шар перевесим вот так… ну, а это уже никуда не годится – три шара вместе! Куда ни шло – два, не три же! – Мы их перевесим…» – «Иди спать», – говорит ему мама. «Спите, спите, – говорит он, – я хочу шар перевесить. И вот эту грушу…» Потом он садится на стул, смотрит на елку…

Это было в прошлом году.

Больше я не увижу папу.

Мой папа убит.

Мне казалось, война – это что-то такое, где палят пушки и мчатся танки, и падают бомбы, и ничего не случается. Просто пушки палят, танки мчатся, бомбы падают, и ничего не случается. Кричат «ура» и побеждают.

Я стою на балконе. Гляжу сквозь ветки на улицу. Вижу снег, и людей, и машины, и мне кажется, я жду папу… Вот сейчас выйдет он из-за угла…

Но мой папа убит.

Папа мой похоронен.

Я ухожу с балкона. Тревога. Воет сирена.

Мама, Боба, я идем в бомбоубежище.

– Папа! Папа! – кричали братья Измайловы.

Дядя Али пришел с войны. Сверкали его ордена и медали.

Он обнял меня.

Потом он обнял маму.

– Прошу всех на крышу! – сказал Ливерпуль.

Все пошли на крышу.

Была победа. Салют. Радость. Цветы. Солнце. Синее море…

– Ура! – орал Боба. – Ура!

Возвращались домой солдаты.

Но мой папа, мой добрый папа, он никогда не вернется…

Мы с мамой завесили окна. Потом зажгли свет. Сейчас нужно завешивать окна.

Сейчас война.

Наш город в затемнении.

Не видно сверху нашего города.

Вдруг в дверь заколотили, да с такой силой, будто несколько человек сразу колотят в нашу дверь, так оно и было. Вошел управдом и соседи.

Мой маленький брат Боба захотел их напугать, внезапно выскочил перед ними и зарычал, но они на него внимания не обратили.

– Что-нибудь произошло? – спросила мама. – Что-нибудь случилось?

– Тушите свет! – закричал управдом. – Скорее тушите свет!

Мама руки в боки и говорит:

– С какой стати? И не подумаю!

– Скорее тушите, вам говорят! – он щелкнул выключателем, и все оказались в темноте.

– В чем дело? – возмутилась мама.

– Поглядите, что у вас творится!

– Ума не приложу, – сказала мама, – что у нас может твориться?

– У вас щели, – сказала Ханум Измайловна, – вот такие щели! Настоящая сигнализация вражеским самолетам!

Отец мой на фронте, а у нас сигнализация?! Это уж слишком. Семья фронтовика сигнализирует вражеским самолетам, получается?

– На окнах у нас матрасы, – говорит мама, – они свет не пропускают, не болтайте ерунду!

– Узкие у тебя матрасы, соседка, – сказала Ханум, – понимаешь – узкие.

– У меня узкие матрасы? – возмутилась мама. – Это у вас узкие матрасы!

– Посмотри с улицы на свои окна, соседка. Сходи на улицу и посмотри. Такие щели! Вот такие щели!

В темноте не было видно, какие она показывала щели.

– Обсудим все спокойно, – сказал старик Ливерпуль. – Раз нету света, не надо торопиться. Все устроим. Никому ведь ничего не угрожает в данную минуту. Обо всем поговорим по порядку. Дела дневные позади, и спешить нам сегодня некуда. Не такой уж это сложный вопрос, чтобы спешку устраивать, в самом деле…

– Развел антимонию, – сказала Мирзоян, – всегда навеселе и заводит антимонию.

– Да погодите вы, – сказал управдом. – Сейчас не время разногласиям. Нужно быть начеку. За светом следить внимательно. Ни щелочки света, понятно? Так что ликвидируйте просветы.

– Ликвидируем, – сказал я. Мне это слово понравилось.

– Хорошо, – сказала мама, – я повешу по бокам одеяла.

– Вешайте что хотите, – сказал управдом, – это ваше дело.

– Ай, соседка, – сказала Мирзоян, – на чем же вы спать-то будете?

– На чем все спят, – сказала мама.

– Все постели повесите и тогда как?

– А что же мне еще вешать?

– Что-нибудь другое.

– Откуда же я возьму другое? Выкручиваемся как можем.

– Мы тоже выкручиваемся, – сочувствовали соседи.

– Кручусь и верчусь, – сказала мама.

– Все крутятся и вертятся, – поддерживали соседи.

– На чем же вы все-таки спите? – не отставала Мирзоян.

– С окон снимаем и спать ложимся.

– А потом?

– Потом снова приколачиваем.

– Так каждый день и приколачиваете?

– В матрасе уже полно дырок. Остается только повесить на гвозди. Мы люди не богатые и не гордые.

– А вы сказали: приколачиваете, – вмешался Ливерпуль.

– То вешаем, то приколачиваем, – говорит мама.