Игорь Фарбаржевич - Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова

…Далее Ломоносов писал о наличии факультетов и о количестве профессоров на этих факультетах, и о Гимназии при Университете, а закончил письмо так:

«…Не в указ Вашему Превосходительству советую не торопиться, чтобы после не переделывать. Ежели дней полдесятка обождать можно, то я целой полной план предложить могу.

Непременно с глубоким высокопочитанием пребываю Вашего Превосходительства всепокорнейший слуга Михайло Ломоносов.

19 мая-19 июля 1754 года»

…Не один месяц просил у государыни дать ход «прожекту Ломоносова» молодой её фаворит, один из самых умнейших и образованнейших людей «елизаветинской эпохи», друг самого Державина! – генерал-адъютант Шувалов, пока, наконец, императрица не поставила свою монаршью подпись.

– И как так вышло, что День студентов празднуется в День святой Татианы? – спросил Штернер.

– Просто совпало, господин Атаназиус, – с наивной уверенностью ответила Таня Филиппова, не ведая, что простых совпадений в истории, как и в жизни, не бывает. А любой случай не бывает случайным.

И в этом деле вышло всё иначе.

…Иван Иванович Шувалов, как преданный сын своей разлюбезной матушки Татьяны Петровны, давно решил сделать ей щедрый подарок в День ангела.

Когда императрица Елизавета Петровна, наконец-то собралась подписать Указ об учреждении университета в России, хитроумный Иван Иванович подсунул его на подпись именно 12 января – в день святой Татианы-мученицы, то есть, в день ангела своей матушки. И, поднимая тост в её честь, благодарный сын сказал:

– Дарю тебе, матушка, подарок – не в золоте, не в серебре, не в бриллиантовой россыпи, подарок надёжный, вечный, который не потеряешь и в руки не возьмёшь. Дарю тебе московский университет!

Спустя два года, в 1757 г. вице-канцлер Воронцов представил государыне проект указа о присвоении Шувалову титула графа, сенаторского чина и 10 тысяч крепостных душ. Но будучи человеком чести и скромности, не в пример многим министрам, тот и здесь обошёл соблазны Фортуны, никогда впредь не упоминая о подаренном ему дворянском титуле. «Могу сказать с лёгкой душой, – писал позже в своих записках Иван Иванович Шувалов, – что рождён без самолюбия безмерного, без желания к богатству, честям и знатности».

Сам же Университет был открыт лишь через пятьдесят лет, в 1805 году, когда уже не было на свете ни Михайла Ломоносова, ни императрицы Елизаветы Петровны, ни самого Шувалова с его разлюбезной матушкой.

…Вот что не рассказала Штернеру Таня Филиппова, ибо по образованию своему не знала истинных вещей из русской истории, о которых теперь в полном ведении читатель нашего романа.

…Извозчик стрельнул плетью по спине Сивого, и тот живо свернул на Манежную площадь.

– Невесёлый получается праздник, – сказал Штернер, до конца не понимая, как можно веселиться в день нечеловеческих страданий и смерти.

Но его рассуждения тут же перебил какой-то тщедушный студентик в расхристанной шинельке, который восторженно кричал своим товарищам неподалеку от длинного здания бывшего «Экзерциргауза»:

– Господа! Послушайте стихи Александра Пушкина!

– Пушкин! – вскрикнули разом Атаназиус и Татьяна и восторженно глянули друг на друга.

А студентик на площади уже громко читал стихи наизусть:

Сани промчались мимо него и поехали дальше.

– Вы любите Пушкина? – поинтересовалась Татьяна.

– Люблю! – искренне ответил Атаназиус. – А вы?…

– И я люблю. Надо же! Его знают и у вас.

– В том-то и дело, что плохо знают, – сказал Штернер. – Так получилось, что один русский заказчик случайно оставил в моей типографии две его книжки со стихами. И теперь они всегда при мне.

– Какой вы молодец, господин Атаназиус, что не расстаётесь с ними! – вырвалось у Татьяны.

– Я человек верный, – улыбнулся Штернер. – Кого полюблю – сберегу навеки…

Татьяна отвела глаза, словно услышала признание в любви.

– А вообще-то это моя матушка молодец! – уже серьёзно произнёс он. – Впервые услышал «Руслана и Людмилу» именно от неё. И сказки Братьев Гримм тоже. А благодаря стихам Пушкина, стал и сам немного сочинять…

– Вы пишете стихи?! – изумилась она.

– А что удивительного? – не понял Штернер.

– Впервые разговариваю с живым поэтом!.. – с затаённым восторгом сказала Татьяна.

– Ну что вы! – смутился Атаназиус. – Какой же я поэт!.. Особенно в компании с Пушкиным! Так… фантазирую… В свободное время. Немного стихи… Немного сказки…

– И сказки тоже?! В стихах? Как «Руслан и Людмила»?

– Нет, сказки я сочиняю в прозе… Как Вильгельм Гауф. Или Гофман.

– А кто это?

– Известные немецкие писатели… Разве их не читали?

– Нет… – покраснела Татьяна.

– И «Щелкунчика»?

– И «Щелкунчика»…

– Значит, историю Маленького Мука тоже не знаете.

– Не знаю… – вконец огорчилась Татьяна, но сразу же отважно улыбнулась: – Не беда! Впереди меня ждёт много приятного времяпровождения в компании этих господ. Я обязательно прочту всё, что они написали, если вы так советуете. И обещаю впредь читать их новые сочинения.

– Увы! Их уже нет на свете!..

– Как?! – вскрикнула Таня. – Неужели умерли?!..

– Да, Вильгельм умер совсем молодым, в 25 лет. А Эрнст Теодор Амадей в 46.

– А эти кто такие?

– Кто? – не понял Атаназиус.

– Ну… Эрнест, Теодор и Амадей.

Штернер невольно рассмеялся.

– Эрнест Теодор Амадей – это тройное имя Гофмана, – объяснил Штернер и, убрав улыбку, спросил: – Вы не обиделись за мой смех?

– Я не обидчивая, – гордо вскинув голову, ответила Татьяна. – Вы же не хотели надо мной посмеяться, правда?

– Правда! Просто ваши глаза внезапно стали печальными.

– Это оттого, что мне стало жаль ваших писателей… Мне вообще жалко людей, когда они умирают… Особенно, в двадцать пять лет!

– Кстати, Пушкин перешагнул этот возраст. Сейчас ему уже тридцать шесть…

– Ну, Пушкин будет жить долго, – беспечно произнесла она, – и умрёт совсем-совсем старым и седым человеком. Представляете, сколько ещё стихов он напишет за эти годы?

– Не представляю.

– Совсем не представляете?!

– Не представляю себе старого Пушкина, – уточнил Штернер.

– Я тоже! – рассмеялась Татьяна. – У него такие молодые стихи!

ТАТЬЯНА.

ВМЕСТЕ.