Антон Долин - Оттенки русского. Очерки отечественного кино

То есть с Глассом вы так и не встретились?

Нет, к сожалению, пока мы с ним не встретились. Но это только пока, надеюсь. Хотя не так давно, когда мы только приступили к работе над звуком «Левиафана», случилось со мной удивительное происшествие. Я прилетел в Женеву по делам, никак не связанным с фильмом, и в аэропорту у транспортера с багажом увидел Филипа Гласса собственной персоной. Я решил, что это добрый знак и что его музыка точно должна звучать в фильме. Сомнений в этом на тот момент не было никаких, но сам по себе факт, согласитесь, такой редкой встречи только укреплял решимость. Я даже позволил себе сфотографировать его на телефон, украдкой. Чего не делал никогда прежде.

К разговору о знаках. Ведь ваши фильмы практически из них и состоят, в них нет ничего случайного — и одних это восхищает, а других бесит. Но этот перфекционизм, наверное, дается немалой кровью? Я говорю о режиссерском ремесле как таковом.

Я не жалуюсь, но чего стоили три года сомнений и рефлексии, прежде чем окончательно решены были все вопросы, связанные с замыслом. Да и с остальными фильмами бывало непросто. Ты приходишь на свою будущую площадку, где, как ты мечтаешь, будет построен дом — декорация для фильма, — и находишь там вспаханное поле и посаженные ростки будущих акаций. «Видел бы ты себя!» — сказал мне оператор Миша Кричман, когда мы это нашли у оврага в долине на юге Молдавии, где собирались построить дом главного героя для съемок «Изгнания». Глубоко вспаханная борозда, черенки будущих деревьев, которых в помине не было еще три месяца назад… Разумеется, это трудно. Как и любая другая серьезная работа — ни меньше ни больше. Снять фильм — это тяжелая задача, а снять его таким, каким ты его хочешь снять, еще тяжелей. Так сложилось, что «Левиафан» был самым трудным из всех моих фильмов. Он действительно дался нам большой кровью.

Однако потом сидишь с материалом — а это было восемьдесят пять тысяч метров пленки — и размеренно, никуда не спеша, монтируешь изображение, наблюдаешь, как на твоих глазах рождается фильм. И вот что скажу: ничего более полного и настоящего в жизни своей я не испытывал. И потому, когда я делаю кино, другого мотива у меня и нет: просто хочу вновь почувствовать себя счастливым, а жизнь свою — исполненной смысла. Я знаю, что, когда фильм родится окончательно и я увижу его эталонную копию на экране, тут я и пойму, ради чего были все эти муки. Тут же забуду, как было тяжело под Мурманском, на скалистом берегу Баренцева моря, забуду о бессонных ночах в тревогах — и буду помнить только о замысле, который волновал меня до мурашек вдоль позвоночного столба и который стал теперь достоянием зрителя. Невероятное, тотальное, удивительной красоты счастье. Без этого я себя не мыслю. Неужели действительно кино для меня важнее, чем жизнь, как об этом сказал как-то Леша Серебряков?

Вернемся все-таки к вашей эволюции. Раньше в ваших фильмах не было места для актуальности, в «Левиафане» буквально все на нее нанизано — хотя в основе и какие-то вещи вечные, вневременные.

Меня буквально обожгла история Химейера. Я услышал ее от своей переводчицы в Америке, которая была моим ассистентом на съемках новеллы для альманаха «Нью-Йорк, я люблю тебя». Этот реальный случай произошел в Штатах, в одном маленьком городке. Мне о нем рассказали между делом, как-то за обедом, но он меня просто пронзил. И я тут же решил, что это надо делать. Целый год я убеждал моего друга и соавтора Олега Негина, чтобы он снисходительнее отнесся к этой истории, — не очень она его поначалу вдохновляла, хотя потом он ее развернул и наполнил мощным и вдохновенным потоком смыслов, столь важных именно для нас, живущих в России.

К разговору об актуальности: помню, «Елену» все вспоминали в дни беспорядков в Бирюлеве.

Давно заметил: для многих актуальность — это злоба дня или указание на место и время действия. Скажем, Москва, 2014 год. А для меня актуально все, что человек создает сегодня. Современное — это вовсе не обязательно рассказывающее о сегодняшнем дне, это что-то, что важно услышать твоему современнику о самом себе, а человек едва ли изменился за последние несколько сотен лет. Зачем путать кино с новостями по телевидению? По-настоящему важен только язык, на котором ты можешь говорить о чем угодно: хоть о новых гаджетах, хоть о вечном. А про Бирюлево… Меня даже приглашали в какие-то телевизионные шоу в связи со всем этим. Но мало ли кому какие параллели и пророчества померещились! Ну, снимали мы в соседнем доме с тем, где жил погибший парень. «Поверни он камеру на двадцать градусов правее, и в объективе будет виден тот самый рынок…» Ерунда все это, дешевый подгон. Вот Куросава как-то раз ответил на вопрос о том, почему он установил камеру в определенном месте, снимая последний план фильма «Ран»: «Повернул бы я камеру на пять дюймов правее, в кадр бы попала вывеска Coca-Cola , а на пять левее — Токийский аэропорт». Всё рядом, одномоментно. Всё актуально. И фильмы Куросавы, и Бирюлево, и новости из интернета, и твоя собственная жизнь. Олег сблизился с Ольгой Романовой, несколько лет назад создавшей правозащитный фонд «Русь сидящая» и многое ему рассказавшей. Он сам ездил по тюрьмам и был просто подавлен, рассказывая мне о том, что узнал из первых уст.

То зло, которое повсеместно творится в России, связано не только с тем, что у нас бессовестная власть, но и с тем, что люди, отвечающие за совесть, перестали за нее отвечать. Мысль небанальная. Вспоминаю, кто до вас ее выражал, — и никого, кроме Pussy Riot , вспомнить не могу.

Дьявол сделал с Иовом все, что позволил ему Бог: «Делай с ним что хочешь, только душу его не тронь». Человек, который писал это тысячи лет назад, понимал: Бог может позволить сделать с тобой что угодно. Рубить топором, колоть ножом, оклеветать, бросать в застенки, но душу твою не тронет, потому что эту мену осуществить может только сам человек. Когда читаешь последнее слово Толоконниковой в суде над ней, чувствуешь всем сердцем, что более сильной проповеди ты не услышишь от тех, кто самим своим служением призваны говорить людям правду. Поступок девушек группы Pussy Riot , конечно, не однозначен, но кто из нас может похвастать тем, что всегда безупречен в своих действиях? Мотив и содержательная часть их поступка были совершенно честны, искренни и глубоки по своему происхождению.

В «Левиафане» нет сильного героя, способного противостоять злу. Это так?

Как противостоять злу, которое разлито повсеместно, которое пронизывает все слои жизни? Персонифицировать его в каком-то конкретном человеке — бессмысленно, потому что это как в сказке про Змея Горыныча: отрубил одну голову, на ее месте вырастает новая. Это только в сказке герой побеждает зло. В жизни нет более верного направления в борьбе, кроме как побеждать самого себя, «по капле выдавливать из себя раба». И потом, почему непременно всем нам нужен герой? Николай в нашем фильме не Иов, конечно, и не святой. Но он чист сердцем и не сделал никому зла. А может, герои именно такие?