Антон Долин - Оттенки русского. Очерки отечественного кино

При чем тут кеды, которые герой решил непременно купить перед тем, как уйдет в армию? Они, хоть и выделены в начале красным цветом, — сущий топор в рецепте известной каши: их за весь фильм никто толком не наденет. Значим только разделяющий два слога дефис, «Ке-ды», поскольку два кеда расстанутся надолго. Так же расстанутся случайно сошедшиеся в один странный день Саша (в фильме — чуть похожий на юного Мика Джаггера Николай Суслов, получивший от Соловьева прозвище «Джаггер») и Амира (не «гастарбайтерша», как в рассказе, а нахальная блондинка, в роль которой органично вписалась Аглая Шиловская). Соловьев запечатает сцену расставания цитатой из «Летят журавли» — как называет его другой персонаж, «фильма о птичках».

Кстати, о птичках. Давно не ловя, в отличие от «Ста дней после детства» или «Ассы», цайтгаст, Соловьев отрешился и от «взрослых» амбиций, явленных в его не слишком сложившейся дилогии, «Анне Карениной» и «2-Асса-2». Просто расслабился, еще больше помолодел и сделал фильм в удовольствие — себе и тем, кто захочет его разделить. О любви.

Есть тезис, вроде бы не нуждающийся в доказательствах: любой художник всегда говорит о сегодняшнем дне и окружающем его мире. Если он художник, разумеется. Особенно бесспорным это кажется в отношении кино — искусства, теснейшим образом связанного с современностью. Будь фильм фантастическим или сказочным, костюмным или эротическим, он всегда говорит об актуальности, прямо или косвенно.

Так вот, «Мешок без дна» Рустама Хамдамова блестяще опровергает эту аксиому. На экране нет ничего, кроме фантазий режиссера (а то, что он большой и настоящий художник, подвергнуть сомнению невозможно). Они никак не привязаны к знакомой нам действительности, и даже связь представленных в фильме образов и эпизодов друг с другом отдается на откуп зрителям — как минимум внимательным, а желательно восторженным. Перед нами — очень зрелищный, эффектный, изысканный аттракцион «забудь о реальности». Эскапизм столь высокого полета, что до него далеко и «Хоббиту», и «Аватару».

Это особенно забавно при учете того, что «Мешок без дна» поставлен по мотивам рассказа Рюноске Акутогавы «В чаще». Того самого, на котором основан «Расемон» Акиры Куросавы, главный, наверное, фильм в истории кино о том, что такое «правда» и «реальность». Куросаву в сюжете об убитом разбойником самурае и его изнасилованной жене интересовал именно этот аспект: что случилось на самом деле, а что придумано пристрастными участниками событий? У Хамдамова в его картине, где Акутагава приправлен Роланом Бартом и Хорхе Луисом Борхесом, фабула если и не уничтожена, то превращена в сад расходящихся тропок, где понятие «истина» потеряло всякий смысл. Здесь случай с изнасилованной царевной и убитым царевичем — материал не для судебного разбирательства (оно тоже представлено на экране, но мимолетно), а для сказки. Ее фрейлина княжеского двора (Светлана Немоляева с орденской лентой и в роскошном парике) рассказывает ленивому, облаченному в шлафрок «его сиятельству» и его свите. Причем разрешением детективной интриги, кажется, не озабочен никто — ни рассказчица, ни слушатели. Им бы время провести.

Проводит время и публика, любуясь эстетскими черно-белыми интерьерами и пейзажами, наслаждаясь светотенями операторских изысков (браво Петру Духовскому и Тимофею Лобову), разглядывая во всех деталях портьеры и драпировки, лепнину и бутылки, кринолины и корсеты, парчу и шелк, кокошники и кафтаны, люстры и эполеты, жемчуга и бриллианты. Сказка из прошлого погружает нас в эстетику даже не Васнецова, а Билибина — сплошные князья Гвидоны да цари Додоны идут на ум, — а декадентская рамка из XIX века так же далека от умозрительного реализма, как видения героев, рассуждающих о ведьмах и домовых, русалках и водяных. Их, впрочем, Хамдамов на экран не допускает, его воображение богаче и причудливее фольклорных штампов. На этих неведомых дорожках вы встретите человека в костюме бурого медведя и шкуру медведя белого, говорящие и показывающие гимнастические упражнения грибы, а уж если бабу-ягу, то в исполнении самой Аллы Демидовой. Эффектнее прочих образов кулек из старой газеты, приставленный к носу: этот атрибут будто превращает персонажей в неких мистических Буратино (вспоминается также мальчик-колдун из линчевского «Твин Пикса»), протыкающих дыру в старом холсте изъеденной мышами реальности.

Надо ли во всем этом разбираться или достаточно чистой радости от блуждания по лабиринту чужой фантазии, бог весть. Фильм культового режиссера, известного всего по нескольким картинам (главную из которых, «Анну Карамазофф», кажется, видело всего несколько человек на планете), с самого начала казался котом в мешке. Поймать черную кошку в бездонном мешке, как выясняется, еще сложнее, чем в темной комнате, где этой кошки вовсе нет. Смысл названия «Мешок без дна» проясняется не сразу: оказывается, речь о восточной притче про двух спорщиков, претендовавших на один закрытый мешок, и пытавшегося их рассудить судью. Каждый утверждал, что знает содержимое мешка, и, увлекшись, наполнял его драгоценностями и деньгами, оружием и мехами, морями и лесами, пустынями и горами. Когда же мешок был открыт, внутри обнаружился один лишь лимон.

Так и этот фильм: одни скажут, что пустой и кислый, другие — что лечит от всех болезней и содержит витамин С. Возможно, чтобы избежать споров, проще вовсе не открывать мешок, а ограничиться мечтами о том, что внутри. Но зритель Хамдамова (и любого радикального арт-кино), разумеется, предпочтет рискнуть.

Дожили: лучший конкурсный фильм в Каннах — русский, «Нелюбовь» Андрея Звягинцева (во всяком случае, таков вердикт жюри критиков журнала Screen International ). Но и в главной параллельной программе «Особый взгляд» нашелся лидер симпатий, тоже русский: «Теснота». Снял его уроженец Нальчика Кантемир Балагов — выпускник кабардино-балкарской студии Александра Сокурова, чей фонд «Пример интонации» вместе с «Ленфильмом» и произвел картину. К слову, Балагов — еще и самый молодой из участников программы. Ему 26 лет.

Многие удивляются тому, как столь юный автор осмелился затронуть глубокие проблемы — социальные, политические, личные. Но ответ очевиден. Именно молодость и амбиции — то, чего современному российскому кино остро не хватает: оно часто боится собственной тени. Многие выпускаются из ВГИКа глубокими стариками-традиционалистами, сколько бы лет им ни было по паспорту. Сокуров создал свой фонд и мастерскую именно для того, чтобы поддерживать самых отважных и независимых. Пример «Тесноты» показывает, как эта стратегия работает.