Владимир Артыков - Обнаженная модель

Айхан замесил на палитре нужный тон и начал широко, размашисто писать.

— В этюде главное сразу взять отношения неба, земли и воды. Тогда все пойдет как по маслу, — повернувшись ко мне, сказал он. Мы разговорились. Я поведал о своей учебе в московской художественной школе на Чудовке и о большом желании стать художником. Айхан оживился:

— Так мы с тобой братья по искусству, и даже наши вкусы совпали — выбрали одно и тоже место. Отсюда действительно прекрасный вид на Серебряный Бор и излучину Москвы-реки.

Над нашими головами высоко в небе пролетали истребители с Тушинского аэродрома, готовясь ко дню Советской авиации. Звено истребителей с ревом стремительно взмывало в заоблачную высоту, откуда резко пикировало вниз, создавая впечатление, что самолеты вот-вот коснутся крыльями реки, после чего истребители вновь взмывали, исчезая в кучевых облаках.

Мы заворожено смотрели вверх. Айхан, провожая глазами самолеты, сказал:

— Когда я был в твоем возрасте, то мечтал стать летчиком. Во дворце пионеров Ашхабада не было авиамодельного кружка, и я поступил в изостудию. Самолеты были главными героями моих рисунков.

— А я мечтаю стать и художником и моряком, — сказал я, — правда моя старшая сестра Женя, студентка, говорит, что надо окончательно сделать выбор, а я до сих пор не знаю, кем стану. Но очень хочу написать большую картину — «Салют победы». С нашего обрыва потрясающе красиво смотрится фейерверк, когда Москва в праздничные дни озаряется всполохами разноцветных ракет салюта.

— Чтобы написать картину «Салют Победы» тебе еще долго придется учиться живописи. Но время летит очень быстро — еще вчера была война, я учился в художественном училище, а сегодня уже студент третьего курса Суриковского института. Это в твоем возрасте время тянется медленно.

Он посмотрел на меня:

— Тебе сколько лет? Пятнадцать будет?

— Нет, Айхан, мне тринадцать с половиной.

— А выглядишь старше, — заметил он, продолжая писать.

Я все время заворожено смотрел, как пишет Айхан. Чистый белый холст быстро покрывался сочными яркими красками. Вначале появились темная синева реки и красные крыши дач, затем я увидел густую зелень соснового бора, нежную полоску окраин Москвы, окутанную голубоватой дымкой, и неожиданно над всем этим пейзажем засветились белые теплые пронизанные светом кучевые облака.

Солнце поднималось выше. Звено истребителей с ревом описало круг над Серебряным Бором, и ушло в сторону Тушинского аэродрома. Стало тихо.

Айхан аккуратно положил этюд на землю.

— Солнце в зените, писать извините, как говорили старые мастера пейзажисты, — счищая краску с палитры, сказал Айхан.

Он сложил этюдник, повесил его на плечо, в руку взял холст и мы пошли по дороге к корпусу, где была его мастерская.

— Вы приехали отдыхать? — спросил я его.

— Нет, я здесь работаю над картиной. Сейчас у меня на мольберте стоит холст. Я буду писать портрет поэта Махтумкули. Мой наставник — профессор Петр Иванович Котов. Ты наверняка видел работы этого художника, его часто печатают в журнале «Огонек», он-то и поддержал мое желание написать портрет, и даже обещал приехать сюда, в Серебряный Бор, чтобы посмотреть, как идет работа, сделать замечания, и даже поправить ошибки. Я считаю его главным консультантом в работе над портретом, и очень благодарен Петру Ивановичу, что он согласился помочь мне.

— Котов? — просил я, — В «Огоньке» видел его картины «Доменная печь» и «Портрет академика Зелинского». Я собираю репродукции и открытки с картинами советских художников, среди них есть и работы Петра Котова. И он приедет сюда? — недоверчиво спросил я.

— Обязательно приедет, я даже познакомлю вас, когда он будет в нашем доме отдыха.

Айхан остановился, посмотрел на меня и сказал:

— Володя, мне потребуется и твоя помощь.

— Моя? — удивился я, — чем же я могу быть полезен.

— Мне нужно порисовать с натуры твои руки для окончательного завершения рисунка. Я уже не первый день мучаюсь над кистями рук, и к приезду Петра Ивановича мне обязательно надо закончить рисунок. После консультации профессора Котова я начну писать картину красками. Надеюсь, ты мне не откажешь? Мы же коллеги!

— Но ведь я еще не достиг возраста взрослого поэта, — возразил я.

— Это не важно, у тебя косточки фаланг пальцев и запястья четко просматриваются, это поможет мне точно нарисовать руки.

После обеда я пришел в мастерскую Айхана. Посреди комнаты на мольберте стоял большой холст, рядом никелированная кровать, у окна столик с электрочайником, тарелочкой сушеной дыни и изюмом в пиале. На стоячей у двери вешалке висели мужские туркменские халаты: дон и верхний халат — гармыздон, сверху была наброшена черная барашковая шапка — тельпек. На стенах я увидел этюды Подмосковья, пейзажи Туркмении, эскизы к новой картине. Здесь были разные варианты будущего портрета. Юный поэт читает свои стихи землякам родного аула Геркес. Поэт склонился над Кораном, будучи учеником медресе, в Хиве. Поэт, закованный в кандалы, сидит на каменном полу в зиндане.

Айхан кивнул головой на холст:

— Это и есть последний вариант будущей картины, его одобрил сам Петр Иванович Котов. Конечно, в процессе работы многое изменится, и в этом ты поможешь мне своим позированием.

Я подошел к холсту, на нем был рисунок углем сидящего за низким восточным столиком бородатого мужчины в туркменской шапке.

— А теперь, Володя, сядь по-туркменски на коврик.

Айхан вытащил фибровый чемодан из-под кровати, положил его на пол передо мной, протянул мне карандаш и листок бумаги.

— Возьми карандаш в правую руку и что-нибудь пиши. Вообрази, что ты сочиняешь стихи.

Я проделал все, о чем он просил.

— Стоп! Зафиксируй кисть своей руки и сиди так, не двигаясь.

Айхан взял палочку угля и быстро стал рисовать. Иногда он отступал на шаг от мольберта, прищуренным глазом смотрел на меня и вновь продолжал работать.

Вскоре у меня заныла спина, затекли руки и ноги, казалось, что прошла вечность. Айхан продолжал рисовать, бросая пристальные взгляды на мои руки.

— Отдыхай, Володя, на сегодня хватит, — наконец, сказал Айхан.

Я попытался встать, но ноги меня не слушались, руки тряслись, спина не могла разогнуться. Айхан засмеялся.

— Устал? С непривычки, конечно, тяжело. Будущий художник должен уметь и позировать, это воспитывает в нем усидчивость и терпение. Но, ты, молодец, сидел хорошо. Посмотри, что у меня получилось. Какие будут замечания?

На холсте были нарисованы мои руки, пальцы сжимали карандаш. Правда, руки на картине была намного крупнее, и мои пальцы выглядели как у взрослого мужчины.

— Неужели у меня такие толстые пальцы?