Владимир Артыков - Обнаженная модель

— Нуры, твоя родня просила не торопиться резать барашка, они сказали, что вот вернутся наши охотники, принесут джейранаили, на худой конец, пернатых кягликов. Но я не послушал родню и на всякий случай зарезал барашка. И правильно сделал, а то пришлось бы горе-охотникам возвращаться в Ашхабад голодными.

Мы прекрасно провели время, рассказывая байки из жизни музыкантов, киношников и художников. Нуры играл на аккордеоне, дутаре, пастушьей бамбуковой дудке — туйдуке. Ярлы шутил:

— К следующему твоему приезду родственники приготовят для тебя рояль в кустах.

— Тогда уж не в кустах, а в горах, где прекрасная акустика! — добавил я.

Все засмеялись, а Нуры сказал:

— На счет рояля не знаю, а вот от подарка этюдника с красками и кистями, дорогие художники, я бы не отказался, — и добавил, — если бы я не стал музыкантом, я наверняка выбрал бы профессию живописца.

Гуля посмотрела на меня и с грустью сказала:

— Да, Володя, у Нуры было потаенное желание быть художником. Недаром он дружил с вами и был частым гостем не только на вернисажах, но и у вас в мастерских. Так появился замечательный портрет Нуры, написанный Мамед Мамедовым, в котором грустный композитор стоит, прислонившись к стволу старого тутовника, кора которого напоминает морщинистое лицо старика, прожившего большую и трудную жизнь. Писали Нуры и Дурды Байрамов, и Станислав Бабиков, который изобразил нашего композитора в образе Бетховена в картине «Аппассионата».

— Гуля, я ведь был свидетелем ухода из жизни талантливого живописца Мамеда Мамедова, любимого ученика Евсея Моисеенко, — с грустью сказал я, — случилось это на заседании секции живописи. Мамед выступал как всегда страстно, справедливо, защищая одного молодого художника, разнервничался, видно ему стало нехорошо, и он вышел в коридор, откуда вдруг раздался глухой звук падающего тела. Мы все бросились туда, подняли лежащего Мамеда, вынесли во двор в тень развесистого тутовника, ягоды которого так любил Мамед. Лицо его быстро меняло цвет и становилось фиолетовым, словно сок тутовника оросил его лицо. Приехала скорая помощь. Врач констатировал смертельный исход от инсульта. Мамед оставил вдову Галю, коренную ленинградку, они поженились, когда он был еще студентом, и маленького сына Мамедика, сейчас он заканчивает художественное училище.

Мы помолчали, словно отдавая дань памяти ушедшим друзьям.

— Гуля, — спросил я через некоторое время, — что происходит со студией, от нее остался только производственный корпус с павильоном, а куда делось все остальное?

— Нас сильно урезали, отобрав более половины территории, — с грустью ответила она, — расширяли площадку под строительство ультрасовременного стадиона. Конечно, стадион получился шикарный, ты обязательно сходи туда, это очень красивое архитектурное сооружение. Ради такого красавца не жалко и студии.

В это время на письменном столе Гули зазвонил один из трех телефонов. Она встала, взяла трубку, поздоровалась, долго молча слушала и, не успев в ответ закончить фразу, неожиданно положила трубку. Я в растерянности смотрел на нее, не понимая, что происходит. Телефонный звонок повторился вновь, и она опять взяла трубку и только начала что-то объяснять, как в очередной раз ей пришлось положить трубку.

Лицо Гули побледнело и стало несколько растерянным.

— Гуля, что случилось, кто тебе звонил? — Спросил я.

Она тяжело вздохнула и сказала:

— Звонил один высокопоставленный чиновник от культуры, он говорил со мной по-туркменски. Я поняла, о чем он меня спрашивает, и стала отвечать по-русски, потому что я еще плохо говорю по-туркменски. Он повесил трубку, потом звонок повторился, я опять попыталась ответить на его вопрос по-русски, но он оборвал меня замечанием:

— Вы замдиректора киностудии «Туркменфильм», а не знаете родного языка.

И опять повесил трубку, не желая со мной разговаривать. Вот так мы теперь живем! Но я не сдаюсь, учусь разговорной речи, хорошо, что я понимаю, о чем говорят, осталось только научиться отвечать без акцента. Думаю, я скоро справлюсь.

— Придется осваивать родной язык независимого Туркменистана, — улыбнулся я.

— Володя, недавно ко мне заходил Додик, он представился продюсером новой картины и рассказал, что вы вдвоем с одним режиссером будете снимать фильм. Я очень удивилась, как можно в наше время отважиться на такое? Цены растут так стремительно, что никаких денег не хватит на постановку. Я Додику сказала, что он просто сумасшедший.

— И что тебе ответил Давид Эппель?

— Он сказал, что у него столько денег, что их хватит, и фильм снять и дачу себе построить, — ответила Гуля.

— Верно, дачу он себе точно построит, а вот насчет фильма, я не очень уверен, — сказал я, — впрочем, жизнь покажет. Большая доля авантюры здесь видна невооруженным глазом. Додик любит повторять, что кто не рискует, тот не пьет шампанское.

— Тогда кто же будет художником-постановщиком? Ты окончательно перешел в режиссуру? — спросила она.

— Не дождетесь, я, как был художником, так и останусь, — ответил я, — а на картине придется совмещать работу сорежиссера и художника, что сильно смущает меня, я привык работать в одиночку. Не знаю, что получиться из нашего тандема.

— А кто твой напарник по режиссуре? — спросила Гуля.

— Юра Музыка из Молдавии. Сейчас мы с ним и оператором с «Мосфильма» Юрой Улановым целый месяц писали режиссерский сценарий. Мы жили под Москвой, в доме творчества «Сенеж», где я встретил своего товарища по ашхабадскому художественному училищу Ваню Плаксина, теперь его величают Иваном Трофимовичем, и он замдиректора этого дома творчества. Увидев меня, он очень обрадовался и предоставил нам для работы просторную мастерскую на первом этаже, в которой я раньше, будучи в творческих группах, написал много картин. Эта мастерская всегда предоставлялась мне. В ней мною было написано немало картин, которые потом разошлись по государственным музеям страны: « Праздник хлопка», « Вода придет в Каракумы», « Преодоление», « Международный экипаж» и многие другие полотна.

Мне всегда хорошо работалось в «Сенеже», я считал эту мастерскую счастливой, и когда Иван Трофимович предложил нам эту «мою» мастерскую для написания режиссерского сценария, мне было очень приятно. Я воспринял это как хороший знак. Иван Трофимович приказал вынести из мастерской мольберты, поставить стол и стулья. Одним словом, подготовил все для нашей работы. Спали мы каждый в своей комнате со всеми удобствами, с ванной и прекрасным видом на озеро Сенеж. С утра до вечера, с перерывом на обед, мы работали над режиссерским сценарием, как всегда споря и отстаивая свое видение той или иной сцены. Наши взгляды часто не совпадали, обстановка накалялась, и тогда мы откладывали рукопись и шли гулять по берегу озера или в лес. Природа успокаивала нас, и мы возвращались к работе. Мое видение будущего фильма во многом совпадало с взглядами оператора Юры Уланова и заметно отличалось от мнения Юрия Музыки, увлекавшегося каскадерскими трюками и придававшего большее значение эксцентрике, нежели психологическим сценам.