Юрий Коротков - Стиляги. Как это было

– Я беременна, Мэл! – отчаянно сказала она.

– Так это… это же здорово, Полли! – просиял Мэлс. – Значит, у нас будет ребенок? – Он протянул к ней руки, но Польза отступила на шаг:

– Ты не понял! Это не твой ребенок, Мэл!

– Это мой ребенок! – твердо сказал он, обнимая ее.

Полли уткнулась лицом ему в грудь. Потом подняла глаза и виновато улыбнулась:

– А еще мать выгнала меня из дома…

Затем была немая сцена: Мэлс сжимал в одной руке чемодан, в другой руку потупившей глаза Полли, отец растерянно переводил взгляд с одного на другую, Ким искоса разглядывал яркую незнакомку со смешанным выражением восторга и неприязни.

Наконец отец перекинул папиросу в другой угол рта:

– А чего, дело хорошее! – развел он руками. – Может, теперь угомонитесь. Как это по науке: минус помножить на минус – вот тебе и нормальная ячейка общества!.. Ну чего встал, как громом пришибленный! – толкнул он Кима. – Племянник у тебя скоро объявится! Пошли койки таскать!

Мэлс и Польза облегченно улыбнулись, переглянувшись.

Ночью они лежали на кровати в дальней комнате.

– Как странно, – удивленно сказала Полли. – Ни от кого прятаться не надо…

– Как ты думаешь, – прошептал Мэлс, указывая глазами, – ему не будет больно, если мы…

– Не знаю, – пожала плечами она. – Нет, наверное. Он еще совсем маленький…

Мэлс поцеловал ее, перевернул на спину. Кровать истошно заскрипела, и оба замерли, приподняв головы, настороженно прислушиваясь к тишине в соседней комнате. Мэлс прижал палец к губам, они тихонько слезли с кровати, подняли матрас с двух сторон и переложили на пол…

– А где у вас кабинет сэра Джона? – прошептала Полли. – Я лопну сейчас!

– А ты не улизнешь, как в тот раз? – спросил Мэлс, и они тихо засмеялись. – По коридору налево. Только тихо.

– Как партизан в тылу врага! – заверила Полли. Она накинула рубашку Мэлса, достающую ей почти до колен, и босиком выскользнула за дверь.

Почти тут же в коридоре раздался оглушительный грохот, звон, шум и гам. Мэлс выскочил из комнаты. Полли стояла посреди коридора, вокруг нее валялись тазы, велосипед, разбитые банки, а изо всех дверей торчали разъяренные соседи.

– Мэл, я заблудилась, – растерянно сказала она.

– По-ольза!.. – только развел он руками.

Катя, оглядываясь, прошла через двор фабрики. Вокруг длинными стройными рядами стояли бетонные девушки с веслами, пионеры, горнисты, доярки и мусорные урны.

Мэлс, голый по пояс, в брезентовом фартуке работал в набивочном цехе.

– Здравствуй, Мэлс.

– О, привет, Кать! – оглянулся он. – Опять проигрыватель сломался? – Он снял крышку гипсовой формы, звучно похлопал лежащего в ней ничком пионера по зыбким ягодицам. – Петрович, чего он жидкий-то еще?.. Политически незрелый, – со значением указал он Кате на пионера.

– Да не тот! – откликнулся откуда-то сверху Петрович. – Этот урод с дудкой! Ты паралитика давай!

– Подожди, я сейчас, – кивнул Мэлс Кате. Открыл другую форму и с грохотом вывалил на пол пионера с застывшей в салюте рукой. Привычно накинул ему на горло трос, кран поднял того под потолок и потащил во двор.

Катя проводила глазами раскачивающегося в петле пионера.

– Нет-нет-нет! – замахал Мэлс руками, перехватив ее взгляд. – Вожди в другом цехе!

– Не паясничай! – недовольно сказала она.

Мэлс вытащил из-за уха папиросу, ловко выстрелил с пальца вверх коробок, запалив спичку, прикурил, поймал коробок и спрятал в карман. Присел на край формы. Катя села было напротив, тут же подскочила, разглядев, что сидит на чьей-то огромной голове, и осталась стоять.

– Работаешь? – спросила она.

Мэлс развел руками: странный вопрос.

– Я по поручению комитета комсомола, – сказала Катя.

Мэлс понимающе кивнул и приготовился слушать.

– Я поговорила с ребятами и с руководством, – деловито начала она. – Они согласны – в виде исключения – восстановить тебя в комсомоле и в институте. Пока условно, с испытательным сроком, а через год восстановят окончательно. Тебе надо написать заявление и прийти выступить на собрании…

– Зачем?

– Как зачем? – удивилась Катя. – Рассказать, что ты осознал свои ошибки и заблуждения.

Мэлс вдруг засмеялся.

– Что? – спросила она.

Мэлс замахал рукой, шлепнул себя по губам – и все не мог остановиться.

– Что?! – крикнула она, сорвавшись с официального тона. – Ты хоть… ты хоть понимаешь, чего мне это стоило – каждого обойти, с каждым поговорить, просить, унижаться!

– Извини, Кать… Просто представил… Ты, наверное, шла сюда и думала, как сижу я тут, сирота, и плачу над своей горькой судьбой? Да не хочу я обратно! Знаешь, Кать, я тебе даже благодарен. Нет, правда! Всех в школе в комсомол принимали – и я как все. Все в институт пошли – и я следом. А как же – отец рабочий, сын – инженер, все как положено! Если б не ты, так и сидел бы – как все, экзамены сдавал, а потом всю жизнь у кульмана стоял. Не мое это, понимаешь? Мне хорошо, Катя, понимаешь?! – вскочил он. – Здесь мужики – вот такие! С этими ребятами тоже ладим, – хлопнул он по плечу пустоглазого бетонного пионера. – Понятливые, немногословные. Вечером репетирую тут, – указал он на саксофон в футляре. – Им нравится! Стилем учу танцевать, – обнял он двух девушек с веслами. – Получается!.. – засмеялся он. – Спасибо, что зашла, Кать. У меня времени нет, извини. Работа сдельная – сколько налепил, столько получу. А мне жену молодую кормить надо!

– Жену?.. – дрогнувшим голосом спросила Катя.

– Скоро распишемся.

Катя какое-то время смотрела на него с искаженным лицом. Потом молча повернулась и пошла через двор.

Петрович спустился по лестнице с верхотуры.

– Вот это баба! – в восторге сказал он. – Твоя?

– Нет.

– Зря теряешься! – Петрович подошел к воротам цеха, глядя ей вслед. – Ох, баба! Ну, баба! – мечтательно покрутил он головой. – Ей бы весло в руки!..

Мэл стоял со своим квартетом на “бирже”.

– А ударник – ты-дыч, ты-дыч, ты-дыч… – брызжа слюной, отбивал ритм по коленям Дрын. – И тут сакс вступает: вау-у…

Между лабухами деловито сновали барыги:

– Проводы на пенсию – баян, труба, ударные…

– Утренник в женской школе – фортепиано, скрипка, кларнет…

– Может, завалимся в женскую школу? – предложил Дрын. – Косички-фартучки. Наведем шороху!

Все засмеялись.

Нолик вклинился между ними:

– Джаз-банд на первомайские… – таинственно сообщил он.

– Сколько? – обернулся Мэл.

– Тридцать рублей.

– У-у… – переглянувшись, протянули они хором.

– За такие хрусты лабухов кабацких покупай, – кивнул Дрын через плечо, и они отвернулись, оставив Нолика за кругом.

Тот побродил за спинами и снова втиснулся между ними.

– Тридцать пять! – отчаянно, будто от сердца отрывая, сказал он.