Коллектив авторов - Дыхание камня: Мир фильмов Андрея Звягинцева

На похоронах Владимира Катерина с ее букетом цветов на фоне “безутешной” вдовы в окружении “людей в черном” выглядит почти посторонней. Она недолго задерживается у гроба отца, и мы видим и понимаем, что она единственный человек, который по-настоящему глубоко страдает. Она молчит, и по ее лицу катятся и катятся слезы.

В открывающейся в фильме ситуации торжества хамства, варварства и порока Екатерина выглядит наиболее достойно. Она действительно умна и прозорлива. Ее ирония и самоирония – это, скорее всего, защитная маска, за которой скрывается тонко чувствующее и глубоко рефлексирующее существо. Она обречена проиграть битву за место под солнцем не потому, что слабей своих антагонистов, но скорее в силу своей жизненной позиции, не позволяющей опускаться до мелочной возни из-за “квартирного вопроса”, из-за своего нежелания воевать с теми, чью фальшь и лицемерие она видит насквозь. Она сдается без боя, понимая, что грядет не ее время, что это только самое начало, а затем последует настоящая волна того неукротимого цунами, которое накроет и поглотит всех.

Совсем другие настроения в семействе Сергея. Все в сборе. Все хорошо. Елена с желанной пачкой денег. Все на подъеме. Вот и у Саши вместо положенной двойки в четверти как-то четверка получилась. И за это, конечно же, надо выпить. “А что, у нас разве есть?” – искренне удивляется Сергей. “Да есть, есть”, – загадочно отвечает жена Таня и, подставив табурет, торжественно извлекает бутылку откуда-то из-под потолка. “Ну так давай, давай, давай, давай! – на глазах воодушевляется Сергей и, недолго думая, предлагает тост: – Давайте-ка выпьем за Владимира! Этот человек по крайней мере одно достойное дело в своей жизни совершил”. – “Давайте лучше за Сашу”, – тихо поправляет Елена. И никто не спорит.

“Стопудовый студент”, подойдя к столу и увидев пачку денег, вполне искренне удивляется: “Это чё, настоящие, что ль?” – “Никогда не видал таких, что ль? На место положи”, – по-отечески распоряжается Сергей. “Офигеть”, – с чувством только и произнесет Саша, и вот уже все готовы к новому тосту – “за новую жизнь”. Тем более что хороших новостей на самом деле гораздо больше: “Мама! У нас же сюрприз! Мы же снова беременные!”

В этот момент всеобщей радости вдруг гаснет свет. Выйдя на лестничную клетку, Сергей скажет:

– Это, похоже, во всем доме.

– Во всем мире! – неожиданно прозвучит чья-то ответная реплика.

Маленький локальный апокалипсис, который свидетельствует, что грядет большой.

А “стопудовый студент”, воспользовавшись ситуацией со светом, исчезает из квартиры. У подъезда его ждут все те же “пацаны”. Но в них явно угадывается нечто новое. Они больше не “зависают” в некоем вакуумном состоянии – парни сгруппированы, сосредоточены и напружинены, в них словно проснулась дремлющая энергия, и она требует выхода. Пятеро резко снимаются с места и энергично движутся вдоль гаражей в сторону лесополосы. Камера едва поспевает за их удаляющимися спинами. Они движутся, наращивая темп и отбивая ритм сочным матом. Там, в глубине кадра, – костер и какие-то копошащиеся человеческие фигуры, похожие на бомжей… Неожиданно парни срываются на бег, и вот уже они долбят и месят с неудержимой яростью этих жалких существ, и кажется, готовы буквально забить их до смерти.

Эпизод производит очень сильное впечатление. Экран дает возможность физически ощутить приближение некой дикой стихии, животно-чувственной, темной и инстинктивной. Пробужденная к жизни неведомая варварская сила, пробивая толщу земли, вздымаясь из самых недр, готова все смести на своем пути…

Дом Владимира, но уже без Владимира. Все та же солидная мебель. Все те же тяжелые шторы. Все та же благоустроенная кухня. А на балконе – новые обитатели: “стопудовый студент”, словно верховный главнокомандующий, возвышается над лежащим у его ног миром. Там, внизу, какие-то люди играют в футбол. А он стоит на своем пьедестале, и ему вовсе и не хочется к ним присоединиться. Он величаво смотрит вокруг, затем, чуть перевесившись с перил, отправляет вниз смачный плевок, явно метя “свою” территорию.

А в самой квартире – приятная суета. Сергея буквально распирает от нежданно проснувшейся жажды деятельности. Он полон конструктивных идей, которые намерен внедрить в жизнь: “Мам! Вот это вот на хера нам? Давай вот здесь вот стеночку сделаем, смотри, вот здесь вот дверь – и все, у Сани будет своя комната”.

Включенный телевизор изливает вовне вековые премудрости от Розы Сябитовой, главной свахи всей страны, добавляя трогательные нотки в общую идиллию. В дверях появляется Татьяна. “Я в восхищении!” – произносит она, используя несвойственные ей обороты “высокой” речи, дабы соответствовать новому окружению и новой жизни. И дальше – такие знакомые: “Чайку попьем?”, и немедленный отклик Сергея: “Тань, Тань, орешков принеси…” Похоже, что и этот монастырь будет жить по нужному (“нашему”) уставу.

В фильме есть еще один эпизод, который производит сильное впечатление и обретает качества метафоры или пародии на уже существующую метафору. Это поднимающийся с постели Владимира младенец. Во многом экспрессию этому эпизоду задает верхний ракурс. Мы видим плоскость узнаваемого постельного покрывала “Фенди”, по которому, как-то по-особому сгруппировавшись, быть может, впервые в жизни, младенец подымается, чтобы встать – пока еще только на четвереньки. Но и этого достаточно, чтобы увидеть в этом кадре пародию на эйзенштейновских поднимающихся львов. Неожиданное сходство рождает волну коннотаций. История повторяется. Новые варвары уже здесь. Они готовы выйти на авансцену истории, дабы влить новую кровь в угасающую цивилизацию, вырождающуюся астеническую культуру. И имя этому воинству – легион. И ничто не устоит перед новым натиском. И лишь мощный ствол старого дерева стоит охранительным барьером между этой силой и миром. Этот кадр, являясь симметричной репликой началу фильма, композиционно обрамляя картину, неожиданно вбирает в себя линейность предъявленной истории, придавая ей качества философской рефлексии или философской притчи.

Абсолютный реализм, антисимволизм фильма “Елена”, его дескриптивная феноменологичность не только не облегчают восприятие фильма, но и во многом делают это восприятие проблематичным.

Восприятие всегда осуществляется в горизонте ожидания, сформированном предшествующим опытом, жанровыми клише и т. д. Когда ожидания нарушаются, зритель оказывается дезориентирован. В случае с “Еленой” нарушение ожиданий связано с априорной настроенностью зрителя на некую символическую структуру, с которой ассоциируется творчество Звягинцева. Линейность, простота изложения самой истории, точность и реалистичность “кинописьма” вступают в противоречие с системой зрительских ожиданий и на какое-то время дезориентируют зрителя. И как только зритель начинает привыкать к этому новому асимволическому дискурсу, в тексте неожиданно возникают знаки, выявляющие метафорическую природу, и линейный дискурс закручивается в притчеобразную спираль. А в результате складываются особые условия эстетического восприятия фильма: смотреть его легко в силу линейности, неаллегоричности и несимволичности, но в силу других особенностей структуры фильма осмыслить увиденное оказывается весьма непросто. И вскоре приходит понимание, что, несмотря на все отличия эстетики “Елены” от предыдущих картин, Звягинцев остается верен себе: простая история, незатейливо изложенная в фильме, оборачивается некой новой притчей, философским размышлением о человеке.