Ираклий Квирикадзе - Мальчик, идущий за дикой уткой

Господь Бог вместе с ангелами любви, сжалившись над ним, подхватили его за дурно пахнущие кудри и выволокли из туалетной ямы.

Перед зрителями в зареве пожара появилось нечто. Это нечто подняло руки и, уподобившись персонажу из фильма ужасов, крикнуло: “К е…й матери огонь! Все брандспойты на меня!” Пожарники, тушившие пожар, тут же повернули шланги, чтоб отмыть своего начальника.

Братья Пиписмедовы втолкнули Амалию в машину, и отец ее произнес приговор: “Моя дочь никогда не выйдет замуж за говнюка!”

В марте месяце, когда кошки воют на крыше в страстной любовной истоме, Амалию нашли в парке пионеров и школьников в объятиях идиота Зипо. Она стала первой женщиной, от которой устал Великий Батумский Казанова.

История грустная. А хочется веселого конца. Но как сочинить веселый конец, если чешское пиво в театре кончилось, Пушкарь в Иерусалиме, кавалеры батумской турбазы разъезжают на бэтээрах, супруги Шиллеры на чьей-то свадьбе отравились рыбой и в один день и один час отправились заниматься своднями на небеса… Пионер Павлик Медведев, который выволок Одиссея из огня, сидит в тюрьме за торговлю наркотиками, только Зипо счастливыми идиотскими глазами смотрит на восходы и заходы солнца субтропиков. Он стар, но средних лет проказницы до сих пор без ума от него.

В батумском парке пионеров и школьников ночами происходят престранные вещи”.

P. S. Бахтияр Худойназаров снял бы эту историю смешно, изящно, без эротических перегрузок, которыми страдает мой краткий пересказ неснятого им фильма.

Пить из блюдца горячий чай, слушать сердитые замечания старой мамы: “Мальчик, не хлюпай”, – знать, что у тебя ангина, что никуда не надо идти. Ты болен, мама тебя лечит малиновым вареньем – вот истинное счастье!

Ты, запутавшийся в хаосе жизни взрослый сын, прячешься в маминой крошечной квартире – она сидит за швейной машинкой, перешивает тебе брюки: “Ты располнел, мальчик”. На твоих плечах затертый мамин халат – какое счастье! Хочется всю оставшуюся жизнь болеть ангиной, сидеть с мамой, пить чай с вареньем…

На стене висит та самая фотография: молодая мама, молодой папа и я. Год 1955. Мы поселились в “Астории”. Цель поездки: “Мальчику надо показать Эрмитаж”. Вечером я надел папин пиджак, там лежал сверток из крупных купюр – также надо купить спальный гарнитур, – вышел из гостиницы.

Я шел по ночному Ленинграду, заглядывал в глаза каждой медленно идущей по улице ленинградке и чувствовал себя тигром в зарослях папоротника. Индия, штат Пенджаб.

На Кировском проспекте столкнулся с киносъемочной группой. Увидел человека с мегафоном в руках, который кричал: “Внимание, мотор, камера!” Кто-то в кого-то выстрелил. Я понимал, что кровь не настоящая, что это малиновое варенье. Впервые в жизни я увидел киносъемку.

Странная женщина с вуалью на шляпке шепнула мне: “Я статистка, а ты грузин”. Откуда она узнала, что в этот день я приехал из Тбилиси?

Она ушла со съемок, взяв меня под руку, и мы до утра бродили по ночному Ленинграду. Целовались в крошечном сквере.

“Ираклий, в этом сквере во времена нэпа полковник Аристов сказал мне…”

“Во времена нэпа?” – переспросил я. Подсчитать ее возраст было нетрудно. Я умел считать в уме.

Мы молчали до трамвайной остановки. Она скинула с плеч и вернула мне папин пиджак, в котором утром родители не обнаружили сверток с деньгами для покупки спальни “Птичий глаз”.

Много лет спустя, когда я познакомился и подружился с питерским режиссером Аристовым, мне всё время хотелось спросить, кем приходится ему полковник Аристов. Не успел. Аристов как-то быстро исчез.

Остался потрясший меня фильм Аристова “Порох”. Первый кадр фильма снят в том самом ночном трамвае, в котором, прихватив деньги для мебели “Птичий глаз”, уехала статистка в шляпке с вуалью. В фильме в трамвае сидят четыре человека. На переднем плане две женщины и маленький ребенок, не помню, то ли девочка, то ли мальчик. В глубине трамвая сидит мужчина. Спит. Минуты три держится этот кадр. Внимательно разглядываешь женщин и ребенка. Понятно, что это герои фильма. Они оживленно говорят. Трамвай останавливается. Сидящий в глубине кадра мужчина встает, камера неожиданно покидает женщин и выходит вместе с мужчиной в ночь. Трамвай, громыхая, исчезает. Меня обманули, герой фильма – мужчина. Он сидит всё время в углу как статист, я решил, что он нужен лишь для заполнения левого угла кадра. Браво, Аристов!

Иосиф Чхаидзе, замечательный грузинский режиссер, снявший “Пастухи Тушетии”, тоже один из “быстро исчезнувших”.

Как-то очень холодной зимой в городке Моссовета Динара Асанова, Иосиф Чхаидзе и я возвращались в общежитие с ВГИКовского просмотра фильма “Аталанта” Жана Виго. Шли ошеломленные виденным. “Феллини вышел из Жана Виго…” В три ночи мы не говорили, а кричали. С нами выла пурга. Вдруг с шестого этажа из авоськи, висевшей на оконной форточке, срывается замороженная голландская курица. Случилось прямое попадание в мой бесшапочный лоб (истинные грузины не носят зимой шапок). Я в нокауте падаю в сугроб. Иосиф и Динара меня, окровавленного, везут в больницу, не забыв прихватить дефицитную курицу-убийцу.

Врачи залили рану йодом, забинтовали голову и отпустили. Хотели отобрать курицу, но Динара и Иосиф не отдали: “Раненому нужен бульон”.

В общежитии мнения разделились. Динара и я хотели зажарить курицу быстро, на сковородке. Иосиф по природе гурман. Пошел по коридору общежития, в четыре ночи стучался в комнаты и спрашивал лавровый лист и специи для сациви. Гурман хотел оприходовать голландскую курицу по полной программе: на первое бульон, на второе сациви.

В ту ночь мы заснули голодными. Курицу оставили на подоконнике меж оконными стеклами. Прошло три дня. Лекции, просмотры, суета… Динара зашла к нам, робко спросила:

– Может, всё-таки зажарим?

Иосиф рявкнул:

– Завтра сациви! Надо купить грецкие орехи!

Прошло еще три дня. Вновь вошедшая в нашу комнату среднеазиатская принцесса молча понюхала голландскую дичь и сказала:

– Пахнет.

Понюхали и мы:

– Воняет.

Динара открыла форточку, и курица полетела в снежную пургу. Снизу раздался истошный крик. Вскочив на подоконник, мы сквозь форточку увидели жителя городка Моссовета, лежавшего в снегу. “Убила!” – прошептала Динара. На жителе Моссовета была заячья ушанка, она, видимо, его и спасла. Он встал, поднял целлофановый снаряд и, шатаясь, пошел, не выпуская курицу из рук.

– Летучий голландец, – сказал Иосиф, – он вечно падает и будет падать на наши головы…