Ираклий Квирикадзе - Мальчик, идущий за дикой уткой

Деревня Лио, хоть ее лучшие сыны получают почетные грамоты, непозволительно аполитична. Разве что по праздникам Первого мая и Седьмого ноября деревня собирается на своей единственной улице и ждет, когда председатель колхоза Метревели вынесет на улицу стул, встанет на него, достанет из кармана листок, заглянет в него и с деланым энтузиазмом в голосе крикнет: “Да здравствует единственное в мире государство свободных рабочих и крестьян!” Так обычно начинаются парады местного значения.

Деревня проходит маршем мимо стоящего на стуле председателя и кричит “Ура!” В конце улицы разворачивается и вновь шагает к Метревели. Председатель выкрикивает новый лозунг, лиойцы, они же колхоз имени Надежды Крупской, отвечают: “Ура!” Высоко к небу поднимается густая пыль.

…Уже вторую неделю тринадцать французских виноделов путешествуют по Советскому Союзу, четвертый день они в Грузинской ССР. Перед глазами французских виноделов мелькают районные секретари партии в черных костюмах, черных галстуках, рестораны, где шашлыки обжигают пальцы, где секретари осушают фужеры вина после здравиц в честь товарищей Никиты Хрущева, Василия Павловича Мжаванадзе, Владимира Ильича Ленина, Мориса Тореза. Кое-где негромко, несмело произносятся здравицы в честь опального Иосифа Виссарионовича Сталина.

Французские виноделы одурели от секретарских застолий. Когда в очередном географическом пункте под названием “деревня Лио” сопровождающий их инструктор партии Павел Павлович Козырев объявил: “Сейчас мы осмотрим винные подвалы князя Чавчавадзе, отца Нино Чавчавадзе, жены великого русского поэта Александра Сергеевича Грибоедова, автора бессмертной поэмы «Горе от ума», потом ужин в ресторане…” – глава виноделов Жоэль Годар воскликнул: “Нет!” Годар, высокий, седой, пышнотелый, похожий на Оноре Бальзака, размахивая руками, кричал:

– Больше не хотим ресторанов! В Москве рестораны, рестораны, в Тбилиси рестораны… Тоска и скука! Покажите нам дом советского крестьянина! Мы хотим знать, как живут простые виноградари! Не секретари райкомов, а простые виноградари!

Все тринадцать французов кричали в унисон Жоэлю Годару: “Хотим дом грузинского крестьянина!”

Павел Павлович Козырев прижал руки к вискам. “В какой, на хрен, дом я их введу?” – судорожно думал инструктор.

Он отозвал в сторону председателя колхоза Метревели и зашептал:

– Срочно найди хороший крестьянский дом. Из ресторана свези в этот дом всё жареное-вареное-пареное, хозяева дома должны быть красивые, их дети не сопливые. Устрой французам дом советского труженика земли! Чтобы знали: у нас лучше, чем в Монте-Карло (непонятно, зачем Козырев упомянул Монте-Карло)!

Павел Павлович взглянул на часы:

– У тебя всего три часа, действуй!

Французы уехали осматривать знаменитые винные подвалы князя Чавчавадзе, а председатель стоял растерянный, не зная, куда идти, что делать? Неожиданный ветер пригнал мокрый снег, снег закружил над виноградниками, над головой Метревели, стоящего на вершине холма, пристально разглядывающего лиойские дома, решая, в какой из них можно ввести французских виноделов. Вот дом бригадира. Он отличается среди других домов деревни, как дом Наф-Нафа от домов Ниф-Нифа и Нуф-Нуфа (помните сказку “Три поросенка”?) Двухэтажный каменный дом, жена – красавица. Но сам бригадир – низкорослый (метр шестьдесят восемь), хромающий на правую ногу. Глаз левый полузакрыт – это след от взрыва (у партизана в лихие военные годы взорвался заряд).

…Кружит снег, первый в этом году, председатель колхоза стоит на холме, как генерал Бонапарт, в голове с космической скоростью проносятся мысли одна неудачнее другой.

Председатель не мог допустить ошибки. Козырев ясно выразился: “Хозяева дома должны быть красивыми…”

И вдруг Метревели видит велосипедиста в желтом резиновом дождевике с длиннющим капюшоном. “Что за желтый куклуксклановец?” – подумал Метревели. Кто скрывается под капюшоном? Так это же Петр Чичуа по кличке Домино – житель Лио, уехавший три года назад из деревни, футболист, не сделавший карьеру, ныне карточный шулер, играющий в поездах и обыгрывающий наивных пассажиров. Метревели мог бы от себя добавить: возмутитель спокойствия лиойских девушек на выданье.

Но… и тут Метревели залихорадило… Домино знает то ли английский, то ли немецкий, – летом на пляжах Черного моря выдает себя за иностранца. Высокий, красивый, пышноусый, курчавый, снимался даже в кино. Украл у режиссера солнечные очки, был арестован за мелкую кражу, но в фильме остался. Лиойцы видели на экране танцующего Домино.

– Петр, Петр! – побежал председатель колхоза за желтым куклуксклановцем.

Через полчаса Петр Чичуа по кличке Домино, облаченный в темную черкеску, взятую в клубе колхоза, стоит во дворе дома Теймураза Миндадзе, сверкая белозубой улыбкой.

Тут история после недолгого зигзага вновь встречается с моим дорогим дядей Теймуразом, когда-то вручившим мне медаль “За взятие Берлина”.

Метревели сообщает Теймуразу странную весть: сегодня он должен отдать свой дом, свою жену, своих детей Петру Чичуа (Домино).

Обалдевший Теймураз не понимает слов Метревели. Тот повторяет:

– Чичуа и твоя Лизико будут как бы муж и жена. К ним приедут иностранцы. Чичуа и Лизико устроят ужин, доставят им удовольствие. Потом иностранцы уедут к чертовой матери, и всё встанет на свои места. Понимаешь меня?!

Теймураз громко выматерился и, не скрывая возмущения, заорал, тыча пальцем в Домино:

– Но почему этот говнюк должен быть мужем моей жены?

Домино только улыбался, разглядывая пышные груди Лизико, верной жены «некрасивого лейтенанта», народившей ему четверых детей.

– Случилось ЧП! Объясню всё по порядку, но потом… И вообще это решение Центрального комитета Коммунистической партии Грузии, – чуть приврал Метревели.

Мой дорогой дядя, партизан, пускавший под откос фашистские поезда, стих и присмирел. Он был человеком особой дисциплины.

Мимо него проносят стулья, фаянсовые блюда с курами, индюшками, сациви, хачапури, хашламой… Метревели глазом опытного селекционера оглядел Теймуразовых детей. Указал на дочь, похожую на папу.

– Возьми ее и погуляйте, пока иностранцы будут здесь. Уедут – возвращайтесь.

Грузный автобус с гостями медленно въезжает в ворота дома. Под старыми яблонями стоят красавица Лизико, красавец Домино и их красавцы дети.

Французы заахали. Защелкали фотоаппараты. Домино произнес на ломаном французском приветствие и жестом хлебосольного хозяина пригласил гостей в дом, где стол ломится от яств.

Французские виноделы не спускают глаз с хозяйки дома.

Лизико улыбается им, смеется пышногубым ртом. Потом Лизико запела. Дети забили в бубны. Апофеоз вечера наступил, когда Домино перепрыгнул через стол и закружился в огненном танце. Хрустальная люстра звенела в грохоте аплодисментов.